За упаковкой вещей Алекс услышал разговор родителей в соседней комнате.
– Нельзя, – сказал отец. – Нельзя, сама понимаешь. Не позволят.
Когда сборы были закончены, квартира приняла чужой, незнакомый вид. Голые стены, голый дощатый пол… все вокруг словно бы сделалось намного меньше. Одну за другой Алекс обошел опустевшие комнаты – спальню родителей, выходящую окнами на Честер-стрит, и свою спальню, и кабинет отца, и гостиную, и кухню, необычайно, сказочно светлую по утрам. И кладовую. Стелла, мяукая, следовала за ним. Ее одеяльце по-прежнему лежало на месте, в углу, однако без столика, побитое молью, сплошь в свалявшейся шерсти, казалось никчемным, ни на что не годящимся. Взяв кошку на руки, Алекс вернулся в кладовку и поднялся по черной лестнице на крышу.
По углам белели сугробики, наметенные ветром. Любуясь городом, Алекс обошел крышу – раз, и еще раз, и еще, а Стелла, усевшаяся у порога чердачной надстройки, провожала его настороженным взглядом. Ветер трепал, ерошил ее трехцветную шерстку.
Снег вокруг чердачной надстройки растаял, а после снова замерз. Крохотные, плоские зеркальца льда змеились по усыпанному гравием рубероиду. Присев на корочки, Алекс задумчиво постучал по льду ногтем, поднялся, повернулся к западу, но соседние здания и верхушки голых деревьев заслоняли весь вид.
В коробку Стелла решительно не желала, сопротивлялась изо всех сил, а едва оказавшись внутри, заплакала, замяукала жалобно-жалобно.
Отец уже отбыл в Канзас, на новое место, а Алекс, мама и Стелла жили в гостиной у Майкла У, пока мама не закончит работу. Теперь ее работа подошла к концу, и для них тоже настал день отъезда. Билеты в кармане, скоро на поезд… но прежде нужно отнести Стеллу к Талботам.
Перейдя улицу, Алекс с коробкой в руках двинулся следом за мамой, вдоль авеню Содружества. Кошка беспокойно ерзала на одеяльце, скреблась в картонную стенку, прижатую к груди. На углу Кенмор они свернули к югу. Мама быстро шагала чуть впереди, а когда они добрались до нужного дома, взяла коробку сама.
– Подождешь здесь, внизу, ладно? – сказала она.
– О'кей.
Подхватив коробку под мышку, мама нажала кнопку звонка, дождалась сигнала домофона и скрылась в подъезде.
Алекс присел на ступеньки у входа. На тротуаре, в углу, поблескивали малыши – плоские растопыренные пальцы льда, выступившего из трещин в асфальте.
Вскоре вернулась мама – побледневшая, кусая губу. Оба быстрым шагом двинулись прочь, но вдруг мама сказала:
– Ох, Алекс, как она перепугалась! – и опустилась на ближайшее крыльцо, уткнувшись лицом в колени.
Алекс подсел к ней, слегка прислонившись плечом к плечу мамы. Без слов, без объятий – все это ни к чему. Просто сесть рядом, быть рядом… Этому он научился у отца и сидел рядом с мамой, будто ледник. Чуть шевелящийся. Живой. Залитый ослепительно-белым солнечным светом.
– Идем, – поднявшись на ноги, сказала мама.
Добравшись до авеню Содружества, оба свернули к вокзалу.
– У Талботов ей понравится наверняка, – сказал Алекс. – С Джеем она уже подружилась.
Мама, слегка хлюпнув носом, вскинула голову, подставила ветру лицо.
– Не сомневаюсь. Видишь, со временем и кошки учатся к новому привыкать.
Оба умолкли. Невдалеке от вокзала мама обняла Алекса, привлекла к себе.
– Интересно, как Понго там поживает, – со вздохом сказала она.
Тучи высоко в небе ползли к городу лавиной битого льда.
Лунатики
Перевод Д. Старкова
Находились они возле самого центра Луны – так сказал Джейкоб. Без году неделя в загоне, он уже успел сделаться среди них главным.
– Откуда ты знаешь? – усомнился Солли. – Небось, третьим глазом видишь?
Духота вокруг стояла ужасная, раскаленный воздух казался вязким от запаха потных тел пополам с едкой вонью из поганого ведерка в углу. В непроглядно-черной тьме, под пеленой базальтового безмолвия скал, каждый шорох, каждое их сопение казались чем-то невероятно бо́льшим, ограниченным лишь величиной загона.
Смех Джейкоба не уступал в величине его ладоням. Вообще, человеком Джейкоб был рослым, большим, уж в этом-то сомневаться не приходилось.
– Конечно, нет, Солли. Третий глаз – он для того, чтобы видеть, хотя вокруг черным-черно. Естественный человеческий орган чувств, такой же, как все остальные. Третий глаз собирает все данные от прочих органов чувств, создает из них визуальный образ и передает этот образ на третий оптический нерв, ведущий от лба к зрительным центрам в затылочной части мозга. Но пробудить его к жизни можно только усилием воли, волевым актом – точно так же, как и любое другое чувство. Это же не волшебство. Просто раньше нам третий глаз никогда не требовался.
– Тогда откуда ты знаешь?
– А это задача из области сферической геометрии, и я решил ее. То есть мы с Оливером решили. Вот эта большая синяя жила, я полагаю, тянется к самому ее ядру, вниз, к раскаленному сердцу Луны. Туда нам, конечно же, не добраться, но мы будем спускаться вдоль жилы, насколько это возможно. Оцените, какими мы становимся легкими, – а все потому, что гравитация ближе к центру небесного тела слабеет.
– По-моему, я тяжел, как никогда.
– Верно, Солли, тяжел. Неверием отягощен.
– Где Фримэн? – хрипло, по-вороньи прокаркала Эстер.
На это никто не ответил.
Оливер беспокойно заерзал на грубом, шершавом базальтовом полу загона. Вначале Наоми, потом глухонемой Элиа, а вот теперь и Фримэн… Где-то там, в шахтах и штольнях, в туннелях и коридорах, в темных лабиринтах горных выработок без следа исчезали люди. По крайней мере их загон явно пустел. А что другие загоны?
– Обрел наконец-то свободу, – проворчал Джейкоб.
– Там кто-то есть, – сказала Эстер. Звенящий в ее хриплом голосе страх полоснул по Оливеровым нервам, словно визг колес груженной рудой вагонетки с рудой о рельсы на крутом повороте. – Там кто-то есть!
Слух об этом уже разнесся по всем загонам, передаваемый от одного к другому шепотом, на ухо, пересказываемый товарищам, тесно сгрудившимся вокруг. Скалу пронизывали тысячи штолен, ведущих к сотням пещер. Многие были перегорожены наглухо, но еще больше оставалось открытыми, то есть места, где можно спрятаться, – хоть отбавляй. Вначале пропала часть коров, а теперь дело дошло и до людей. Оливер собственными ушами слышал, как кто-то из шахтеров, захлебываясь, на грани истерики, тараторил о великане-надсмотрщике, свихнувшемся после того, как попал в аварию и лишился обеих рук по плечо. Руки ему заменили протезами, однако надсмотрщик сбежал в темноту, а там принялся охотиться на одиноких шахтеров, рвать их на части, мясо их пожирать…
Тут все услышали стальной скрип колес вагонетки. Вдоль главной штольни, мимо перекрестка с сороковым туннелем… судя по времени смены, должно быть, надсмотрщики. Свернет ли вагонетка в их ответвление? Напрягая невероятно острый слух, сдерживая дыхание, шахтеры сосредоточились на скрипе колес вдалеке. Колеса взвизгнули, сворачивая к ним. Охваченный дрожью, Оливер затрясся еще сильнее.
