Я пишу все это, чтобы Вы обладали ясной картиной относительно нашей ситуации и нашей жизни в Новом Бобруйске, который мы с мужем считаем нашим домом. Тут должны были родиться наши дети, мы верили, что железная дорога будет строиться и дальше, а город будет в безопасности, когда граница снова передвинется на восток.
Но с нами случилось большое несчастье, проклятый Туман атаковал, и погибло немалое число людей, а некоторые исчезли. Среди этих исчезнувших был и мой любимый Альберт.
Люди болтают разное и теперь довольно криво на меня смотрят. Говорят, что мой муж превратился в урка-хая и сбежал вместе с Туманом и что теперь будет нападать на людей и делать все эти страшные вещи. Потому что он был найденышем и урковый яд все еще кружит в его венах. В такое вот верят тут люди, хотя власти и не подтверждают этих теорий. Здесь даже избили двух бывших беспризорников, а власти готовят уже списки в лагеря для интернированных, якобы для нашей безопасности. Но я знаю, что там нас будут обследовать, а это немалая несправедливость, потому что мы такие же граждане, как и все. Мне довелось уже провести немало лет в детском доме, и я не хочу возвращаться в такое место, не хочу покидать наш дом, потому что Альберт вернется, наверняка вернется и уж точно не превратится в урку. Он очень добрый человек, хороший патриот, ветеран Корпуса Обороны Пограничья, отмеченный наградами, и он хороший лесник.
Возможно, вы удивитесь, почему я пишу это письмо именно Вам. Просто командиром моего Альберта в армии был капитан Шледженевский, который служил с вами в нескольких местах. И он немало о Вас рассказал, а мой Альберт сильно Вами восхищался. Посмотри, Аля, говорил он мне всегда, этот Каетан Клобуцкий тоже найденыш, как и мы, его тоже привезли из дурных земель, только на Западных Кресах. И посмотри теперь, чего он достиг, как его все уважают. Так и нас должны уважать. Так повторял мой Альберт, а я пишу Вам с просьбой, чтобы Вы мне помогли. Чтобы Вы что-нибудь сделали, чтобы найти моего Альберта. Чтобы показать, что он никакой не урка, потому что я не верю, что в нем мог быть их яд. Чтобы и я могла жить нормально в нашей общей квартире, потому что и во мне не течет дурная кровь.
Я очень прошу Вас мне помочь, Уважаемый Господин Клобуцкий.
С уважением, Александра Мацеевицкая, Новый Бобруйск.
* * *
Поезд подъезжал к Новому Бобруйску, когда Каетан в очередной раз вынул письмо из кармана мундира. Узкий серый конверт, оклеенный марками польской и белорусской почты, опечатанный несколькими подразделениями военной цензуры, с адресом, где стояло лишь: Уважаемому Господину Каетану Клобуцкому, географу Войска Польского, герою, Войско Польское, Варшава.
Буквы на конверте, как и в самом письме, были выписаны красивым ровным почерком с округлыми буквами, многочисленными завитками, старательно поставленными тире и точками. Так выписывали буквы люди с Востока, которым приходилось поздно учиться писать и для которых такого рода корреспонденция означала нечто большее, чем просто способ передачи информации и мнения. Тем, кто знал, что тут, в пограничном краю, пропитанном чужой магией, только четкое выполнение каждого действия может принести хороший эффект. И что скорость куда менее существенна, чем тщательность, а простая эффективность на долгой дистанции приносит худшие результаты, чем старательная процедура.
В мире, насыщенном магией чужих Планов, сила содержится уже в самих словах, а также в способе их произнесения, в стиле начертания букв, в бумаге, на которой их пишут. Не говоря уже о чернилах. Особенно здесь, на Востоке, где сила врага атаковала по-иному, подлей, медленней.
Конверт был серым, бумага – несомненно, из вторсырья, специально изготовленная для обитателей кресовых городов из макулатуры, полученной главным образом из перемолки всяких государственных документов – избирательных бюллетеней, учебников истории, сертификатов. Каждая частичка материи из Польши усиливала тот мир, куда сейчас ехал Каетан – мир бескрайних просторов Тумана, степи и тайги, таинственных пространств, в глубине которых рождались гротескные монстры, орды убийц и приливы неизвестной тавматургии. И где все еще встречались города и села, населенные обычными людьми, десятилетиями отрезанными от мира, – найденышами.
Отправленное почти полгода назад, письмо долго кружило между подразделениями военных организаций, потом примерно квартал пролежало, дожидаясь возвращения Каетана из Зоны, и до географа оно добралось лишь три недели назад.
Верификация данных прошла гладко. Правда, Шледженевский погиб, посмертно представленный за оборону Щецина к званию майора, но Каетан без проблем получил данные, касающиеся семейства Мацеевицких, что полностью соответствовали содержанию письма.
Естественно, он никоим образом не мог им помочь и не намеревался заниматься этим делом. Сказать честно, он вообще не думал выбираться на Восток, потому что – к чему бы?
Но когда в прошлом месяце пришли приказы из канцелярии коронного гетмана, направлявшие его на практику в Восточные Кресы, он вынул письмо из ящика стола и взял с собой.
Поезд начал тормозить. По вагонам прошли визг и дрожание, закачалась бутылка с водой, лежавшая на полке над Каетаном. Он вскочил, подхватил ее в последний момент. Его спутники не обратили на это никакого внимания: они уже вставали, чтобы заняться своим багажом. Начался обычный в тесном купе танец уступок, изгибаний и пропусканий, окрашенный сопением, бурчаньем «извините-простите-пожалуйста», а порой и словом потяжелее, когда чемодан, слишком резко снятый с полки, ударял кого-нибудь по колену.
По коридору вагона шли пассажиры, чаще всего в военных мундирах, с небольшими кожаными саквояжами, одна семья с ребенком, гражданские, что выглядели как чиновники, и даже двое эльфов. Наконец опустело и купе Каетана, и географ вышел, шаг за шагом продвигаясь к дверям. Потом он вспомнил, что, спасая бутылку, оставил на сиденье письмо, а потому вернулся, вызвав изрядное замешательство в коридоре. С некоторым трудом он добрался до своего купе, снова вложил конверт в карман, с раздражением констатируя, что теперь, чтобы выйти в коридор, ему необходимо подождать, пока вагон покинут все остальные. Он разозлился, но сейчас же отчитал себя за такое поведение – минутная задержка не должна влиять на настроение такого специалиста, как он. И все же – как ни странно – она влияла.
Хвост пассажиров продвигался медленно, они все еще прибывали, словно в купе сидело раза в три больше людей, чем можно было подумать. В конце концов, однако, эти, казалось, бесконечные запасы солидных мужчин и не менее грозно выглядящих женщин исчерпались, и Каетан снова вышел в коридор. Через пять минут он уже стоял на перроне Нового Бобруйска.
Тут было темно и холодно.
За спиной его постанывал поезд, раскрашенная в бело-красное бронированная торпеда, аэродинамический снаряд, украшенный угловатыми, выкованными из бронзы и стали охранными рунами, с кадабровыми метателями на крышах пассажирских вагонов. Охранные скворцы как раз рассаживались на поезде, измученные далеким и быстрым полетом, пересвистывались, сплетая из голосов защитные сети.
