б) Награждение за отличия было поставлено плохо: то есть хорошо для мирного времени и очень плохо для военного времени. Награждения за отличия в боях давались иногда через полгода, а иногда и много позже после отличия. Случалось, что отличия не дожидались: офицеры, которых застигала смерть в бою после отличия, за которое они были представлены за несколько месяцев перед тем.
Особенно же это касалось Георгиевских отличий, Георгиевских крестов и Георгиевского оружия. В основу награждения Георгиевскими отличиями была поставлена система строгой проверки подвига и свидетельство сослуживцев. Это было, конечно, правильно, но эта система в применении к старшим (начиная от командиров полка) грешила тем, что требовалось свидетельство подчиненных, а при награждении начальников дивизий и выше вопрос об их награждении передавался на рассмотрение петербургской Георгиевской думы, где не чувствовалось пульса фронта и где решения выносились часто и произвольные и пристрастные.
5) Генерал Лехович207 (сначала начальник отдела, а затем помощник начальника ГАУ; после революции был последним начальником ГАУ перед большевистским переворотом). Человек очень порядочный и отличный работник, но был пропитан до мозга костей традициями ГАУ: все выставлять в благоприятном для артиллерийского ведомства свете и скрывать все недочеты. Работать с ним из-за этого было трудно, и требовалось много усилий заставить его понять, что общее благо не допускает скрытия недочетов.
6) Помощники главного интенданта генералы Богатко208 и Егорьев209. Оба честные и хорошие работники, но безвольные и простые передатчики указаний волевого генерала Шуваева. Поэтому я, несмотря на хорошие с ними отношения, старался иметь дело непосредственно с Шуваевым.
Из моих подчиненных по Мобилизационному отделу отмечу только некоторых.
Когда я принял Мобилизационный отдел, то помощника начальника отдела по штатам не существовало. В случае отсутствия начальника отдела его замещал один из делопроизводителей (начальников отделений). Я признал этот порядок недопустимым, так как начальнику отдела приходилось иногда уезжать из Петербурга на продолжительный срок и на время его отсутствия работа в Мобилизационном отделе замирала. Генерал Мышлаевский со мной согласился, и в спешном порядке была создана должность помощника начальника Мобилизационного отдела. Передо мной встал вопрос о том, кого взять на эту должность. Из офицеров Генерального штаба, знавших хорошо мобилизационное дело, я видел только одного: бывшего старшего адъютанта мобилизационного отделения штаба Варшавского округа полковника Николая Николаевича Стогова210. Но взять его с должности делопроизводителя по оперативной части Управления генерал-квартирмейстера (куда он недавно перед тем был назначен) вызвало бы серьезные трения с генералом Ю. Даниловым. Кроме того, хотелось на эту должность взять лицо, уже откомандовавшее полком, которое могло остаться в Мобилизационном отделе на продолжительное время, а Стогов полком еще не командовал.
После долгих размышлений я остановился на командире Ровненского полка Сергее Константиновиче Добророльском211, которого я знал еще со времени Николаевского инженерного училища. Я знал его за умного и добросовестного работника, а незнанием им мобилизационного дела я решил пренебречь, считая, что под моим руководством он скоро его познает.
В выборе я не ошибся, и он был для меня хорошим помощником. Впоследствии, на войне, он оказался довольно слабым строевым начальником (командовал дивизией). В период Гражданской войны, будучи военным губернатором Черноморской губернии, запутался в любовных делах и был Деникиным отстранен от должности. Наконец после эвакуации Крыма перешел к большевикам. По полученным из СССР известиям, в 1930 году скончался.
Для знавших его – переход его к большевикам явился полной неожиданностью и вызвал не только негодование, но и полное недоумение. В действительности же, как и в истории с Бонч-Бруевичем, в этом его поступке доминирующую роль сыграло обиженное самолюбие. Он был оскорблен, что Деникин его отстранил от должности, а Врангель не привлек к работе. Обиженный, он перешел к большевикам. Этому в значительной степени способствовало и то обстоятельство, что как раз в это время «менял фронт» и переходил к большевикам генерал Борисов (один из ближайших друзей М.В. Алексеева и один из его ближайших сотрудников по оперативной части, как до войны, так и во время последней), который вообще имел большое влияние на Добророльского.
Из моих подчиненных ярко выделялся только один: это Александр Михайлович Крымов212. Остальные, как, например, Русланович, Кирпотенко, Лебедев213 (Павел Павлович пошел служить большевикам), Романовский214 (заместивший меня во время Гражданской войны в должности начальника штаба Добровольческой армии, а до того бывший у меня генерал-квартирмейстером, как в Ставке, так и в первый период борьбы с большевиками) и другие были хорошими работниками, хорошими исполнителями, но ничем особенным не отличались. Из них Романовский (Иван Павлович) был живей других. Крымов же был очень яркой фигурой. За что бы он ни брался, он во все вносил свое «я». Он был не всегда сдержан и не всегда хорош по «письменной части», но был, безусловно, талантлив и при разработке различных вопросов всегда вносил в дело новые и оригинальные мысли.
Я понимал, что для Крымова надо скорей пройти ценз командования полком и выйти на более широкую строевую дорогу. Я его уговорил воспользоваться представившимся случаем и принять в Забайкальской области казачий полк. Он меня послушался, и это помогло ему выдвинуться и во время войны командовать Забайкальской казачьей дивизией (генерал Врангель215 был у него бригадным командиром).
В связи с моей деятельностью как начальника Мобилизационного отдела мне вспоминается чрезвычайно характерный случай, рисующий до некоторой степени картину русского государственного управления того времени.
Как-то в мае 1910 года, поздно вечером, когда я занимался в своем кабинете, зазвонил телефон. Сняв с аппарата трубку, я спрашиваю: «Кто вызывает?» В ответ на это незнакомый голос: «Мне нужно говорить с генералом Лукомским. Кто у телефона?» Раздраженный командными нотками в голосе, меня вопрошавшем, я говорю: «Вызываю не я, а вызывают меня, поэтому прошу прежде всего сказать, кто у телефона». – «У телефона председатель Совета министров Столыпин. Мне нужно переговорить с генералом Лукомским. Кто у телефона?»
Я ответил, и Столыпин сказал мне, что ему необходимо со мной переговорить по очень важному делу, по которому говорить по телефону неудобно, и что он просит приехать к нему на квартиру на другой день к 10 часам утра.
К назначенному времени я был на квартире П.А. Столыпина. Меня сейчас же провели в его кабинет. При моем входе из-за письменного стола поднялась большая фигура в черном сюртуке. Я никогда до этого раза не видел Столыпина, и его облик мне очень понравился. Поздоровавшись со мной, он предложил мне сесть и затем сказал следующее: «Очень рад познакомиться с вами, генерал. Я много про вас слышал. Пригласил я вас с целью с вами познакомиться и, кроме того, просить вас помочь мне в одном очень серьезном деле». На мой недоуменный вопрос, чем я могу ему помочь, он, усмехнувшись, сказал: «Я вам сейчас скажу, в чем дело; прошу вас только пока никому о нашем разговоре не говорить».
