Служебное время начиналось у меня в 9 часов утра. От 12 часов дня до 1 часа дня был перерыв для завтрака, а затем служба продолжалась до 6—7 часов вечера. В течение всего дня приходилось принимать доклады чинов Канцелярии и принимать представителей главных управлений Военного министерства, приходивших давать различные дополнительные объяснения по представлениям главных управлений в Военный совет.
После обеда (в 8—8½ час. вечера) я находил на своем письменном столе объемистую папку с представлениями в Военный совет. Эти представления я должен был прочитывать, делать на полях свои пометки и замечания, а затем на следующие дни принимать по ним доклады по различным отделам Канцелярии Военного министерства. Рассмотрение этих представлений я никогда не заканчивал раньше часу ночи, но случалось засиживаться и до 2—3 часов утра (ночи).
В этой работе я крутился как белка в колесе; личной жизни почти не было. В периоды же рассмотрения смет и защиты их в комиссиях Государственной думы (это было почти полностью возложено на меня генералом Даниловым) приходилось разрываться на части. Правда, когда я освоился с работой, она стала более легкой, но все же, повторяю, личной жизни я почти не знал. Здоровье и моя работоспособность помогли мне сравнительно легко справляться с этой громадной работой. Помогала мне набираться сил и моя страсть к охоте. По субботам я обыкновенно уезжал в лес и почти каждое воскресенье проводил на лоне природы.
Постепенно я привык к работе в Канцелярии Военного министерства. Разнообразие же вопросов, проводившихся через Военный совет, вызывало интерес к работе и чрезвычайно расширило мой кругозор. Начальство меня баловало. Я пользовался полным доверием со стороны начальника Канцелярии и со стороны военного министра. Бывший при мне помощником военного министра генерал Вернандер оказывал мне также полное доверие и всегда считался с моим мнением.
С начальниками главных управлений Военного министерства у меня установились отличные отношения. Такие же отношения у меня установились с представителями Министерства финансов и Государственного контроля, с которыми по сметным вопросам постоянно приходилось иметь дело.
В Государственной думе и в Государственном совете при работе в различных комиссиях я встречал всегда самое благожелательное отношение и полное доверие. Последнему бесспорно помогли мои отношения, установившиеся со многими членами законодательных учреждений в бытность мою начальником Мобилизационного отдела.
Летом 1913 года, когда я полностью вошел в курс всех дел, проводившихся по Канцелярии Военного министерства, я сделал начальнику Канцелярии генералу Данилову подробный доклад о недочетах нашего законодательства по проведению хозяйственных вопросов в армии, а также о ненормальном устройстве военного управления в смысле разрозненности действий главных довольствующих управлений (интендантского, артиллерийского, военно-технического, санитарного и ветеринарного). Данилов, вполне согласившись с моим докладом, добавил кое-что от себя и сказал, что он считает своевременным и необходимым упорядочить ряд вопросов. На себя он взял разработку вопроса о реорганизации Военного совета и децентрализацию проведения хозяйственных вопросов (с усилением прав военно-окружных советов), а мне поручил составить проект реорганизации высшего военного управления (намечалось подчинить помощнику военного министра главные довольствующие управления, создав как бы должность главного начальника снабжения армии).
Наши проекты не были закончены к лету 1914 года, и начавшаяся мировая война прервала все работы по проведению в жизнь намечавшихся планов.
Скажу лишь несколько слов о ненормальном положении Военного совета, который уже с начала XX столетия совершенно не отвечал идее, положенной в основу его создания. Членами Военного совета, по мысли законодателя, должны были назначаться особо опытные генералы по различным отраслям военного дела. В действительности же Военный совет оказался богадельней для престарелых генералов, увольнявшихся по непригодности или по старости с высших военных постов. Только случайно в его состав попадали сравнительно молодые и энергичные генералы, принужденные по каким-либо побочным причинам оставить свои прежние должности. Назначение в Военный совет производилось на несколько лет, после чего в зависимости от соответствующего доклада военного министра Государю Императору данный член Военного совета мог оставляться еще на один год, а затем еще каждый раз на один год по докладу того же военного министра.
Если к этому прибавить, что жалованье в бытность членами Военного совета, нормально, превышало в два раза пенсию после окончательного увольнения в отставку, то будет ясно, что члены Военного совета в своей массе были покорными исполнителями воли военного министра. А так как решения военного министра о ежегодной судьбе членов Военного совета производились в значительной степени в зависимости от докладов начальника Канцелярии Военного министерства, то и в лице последнего члены Военного совета видели лицо, с которым необходимо было поддерживать добрые отношения. Последнее же приводило к тому, что редко у кого из членов Военного совета было достаточно гражданского мужества перечить начальнику Канцелярии и не соглашаться с его докладами в Военный совет. В результате получалось, что начальник Канцелярии Военного министерства являлся фактическим руководителем действий Военного совета и вершителем по вопросам, проводимым через него.
Это все, конечно, сознавалось многими, но протестовать обыкновенно никто не рисковал (Скугаревский, кажется, был единственным исключением в этом отношении).
В начале лета 1914 года военный министр Сухомлинов в разговоре со мной дал мне понять, что к осени 1914 года генерал Данилов получит новое назначение, а что я, конечно, его замещу в должности начальника Канцелярии. Сухомлинов не предполагал тогда, насколько он правильно делает предсказание, но что эти «назначения» произойдут не в нормальном порядке, а вследствие начавшейся войны.
Северные охоты
С охотой на севере я был знаком очень мало. В бытность юнкером Николаевского инженерного училища я охотился немного около Усть-Ижорского лагеря (на Неве, недалеко от Петербурга) на белых куропаток, тетеревов, бекасов и дупелей; затем в тот же период (1886—1888 гг.) я ездил раза три-четыре в Новгородскую губернию в гости к матери Ивана и Сергея Ронжиных и был там один-два раза на вальдшнепиной тяге и охотился на тетеревов и белых куропаток.
Но все это было так давно, и я так мало тогда охотился, что к периоду 1908 года я почти забыл про эти охоты. В бытность в Петербурге в Академии Генерального штаба я, насколько мне не изменяет память, ни разу не охотился: на это развлечение просто не было времени.
Попав в Петербург в 1908 году, я стал наводить справки, в какое охотничье общество следовало мне записаться. После наведения нужных справок я решил записаться в небольшое Бабинское охотничье общество и в офицерское общество охоты Петербургского гарнизона.
Бабинское общество было небольшое (по уставу, членами могли быть только 30 человек) и арендовало очень хорошие охотничьи угодья недалеко от ст. Трубниково Николаевской железной дороги, около с. Бабино. Состав членов общества был чрезвычайно приличный и симпатичный, и, на мое счастье, открылась в обществе вакансия, на которую я и попал.
