Офицерский охотничий кружок был чрезвычайно многочисленный, но имел право охоты на очень многих охотничьих угодиях (главным образом в казенных лесных дачах). Меня соблазнили тем, что устраиваются очень интересные облавы около Красного Села (то есть в двух шагах от Петербурга; причем выезжали из Петербурга в 7 часов утра и возвращались домой в тот же день к 7—8 часам вечера); что общество имеет в своем распоряжении очень хорошие угодья по Балтийской железной дороге для облав на лосей и на медведей и очень интересные участки в Тверской губернии в верховьях Волги, около озера Пено, где имеется самая разнообразная охота. Я записался и в это общество.
Впоследствии я записался в еще два небольших охотничьих общества: Офицеров лейб-гвардии 4-го стрелкового Императорской фамилии батальона и в совсем небольшое общество (было всего пять членов), арендовавшее небольшой участок около Ораниенбаума среди очень богатых охотничьих угодий Царской охоты и охоты герцога Лейхтенбергского. На этот крошечный участок (всего каких-нибудь 20—25 десятин) слеталась и сбегалась дичь с соседних хорошо охраняемых угодий. Другими словами, это небольшое общество на законном основании занималось браконьерством, но на своем участке. Меня записал в этот кружок Эрдели, командовавший в то время лейб-гвардии Драгунским полком и бывший его членом. Кружок этот просуществовал недолго (кажется, всего два-три года), так как участок был за крупную сумму арендован, кажется, Лейхтенбергским, решившим отделаться от «любителей чужой собственности».
Больше всего я любил ездить в Бабинское охотничье угодье. Выезжал я обыкновенно с Николаевского вокзала в субботу, часов в 9 вечера, а затем со ст. Трубниково или со ст. Бабино на лошадях направлялся в охотничий дом, нанимавшийся нами около селения Бабино (этот дом был небольшой старой помещичьей усадьбой, плохо меблированной и очень холодной, но все же уютной и особенно приятной весной и летом).
К поезду, на станцию, выезжал всегда старший егерь Степан со своими двумя помощниками. Тут же на станции он докладывал приехавшим охотникам о предполагавшейся охоте. Доклады его всегда были бодрыми и многообещающими, что, к сожалению, не всегда оправдывалось. В Бабине весной охота была на вальдшнепов – на тяге, на тетеревов и на глухарей.
Хорошей вальдшнепиной тяги в Бабине не было (мне ни разу не приходилось делать более четырех выстрелов в течение вечера), но местность была очень красивая, распускающиеся березки были чрезвычайно милы, а весенние бодрящие вечера, когда чувствовалось пробуждение природы, были великолепны. Стоя на тяге, прислушиваясь к звукам леса, невольно предавался мечтам, резко прерываемым раздающимся хорканьем налетающего вальдшнепа.
Тетеревиные тока около Бабина были хороши, и я на них наслаждался. Чтобы дать представление об этих токах, опишу одну из моих охот.
Приехав в одну из суббот в Бабино к 4 часам дня, я пошел с егерем Степаном на вальдшнепиную тягу. Вечер был чудный. Стоял я на перемычке между двух групп леса среди мелких березок. Слышал несколько раз характерное хорканье, но на меня вальдшнепы не налетали. Когда стало уже заметно темнеть, я вновь услышал хорканье и вслед за ним увидел вальдшнепа, довольно низко летевшего, чуть выше верхушек берез. Вальдшнеп летел как стрела, и мне казалось, что он летит, наклонившись на один бок. Невольно мелькнула мысль, что для ускорения своего лета он склоняется несколько на бок, как это делают пловцы при быстром плавании.
Вскинув ружье и следя через мушку за полетом птицы, я убедился в необыкновенной быстроте полета. Я невольно вынес ружье вперед почти на целую сажень и выстрелил. Вальдшнеп свернулся в воздухе в комочек и по инерции, падая на землю, пролетел по воздуху вперед сажени на три. Это подтвердило необычайную быстроту его полета.
Вернувшись в охотничий дом, я закусил и лег заснуть. Степан разбудил меня в 12 часов ночи, и мы двинулись на тетеревиный ток. Так как нужно было по дороге пройти по довольно болотистому району и пересечь два ручья, Степан оседлал для меня крестьянскую лошаденку.
Добрались мы до приготовленного шалаша еще до рассвета. Я забрался в шалаш, а Степан с моим «верховым конем» укрылся в каком-то ближайшем перелеске. Приблизительно с полчаса была полная тишина. Но вот где-то вдали раздалось первое чуфыканье, где-то зачуфыкал первый тетерев-черныш. Прошло еще минут десять, и на полянку передо мной хлопнулся на землю черныш и нерешительно стал чуфыкать. За первым появились новые, и в разных местах на полянке стали раздаваться призывные тетеревиные голоса. Один черныш уселся на вершине шалаша, заерзал и стал чуфыкать над самой моей головой. Сердце у меня забилось, я боялся пошевельнуться, чтобы не спугнуть птицу, и напряженно стал всматриваться на полянку. Но было еще темно, и я едва-едва различал какие-то темные пятна, слегка передвигающиеся по полянке. Но вот стало светать. Я стал различать на полянке отдельных чернышей с распущенными крыльями и хвостами. Они чертили по земле круги, прыгали, вызывали на бой своих соперников.
На опушке кустов я увидел несколько крупных птиц, перебегавших с места на место или чистивших свое оперение. Приглядевшись, я увидел, что это самки-тетерева. Самки, прилетевшие посмотреть на «турнир» и затем любовью наградить победителей.
Ток был в полном разгаре. На полянке, в расстоянии 20—50 шагов от моего шалаша, собралось не менее 50 самцов-чернышей. В одних местах шел бой между самцами, в других они обхаживали друг друга, чуфыкали, чертили крыльями по земле. Самки наблюдали. Картина была захватывающе интересна. Стрелять мне не хотелось. Стало совсем светло. Невольно подумал я о Степане: что он думает про меня? Наверно, решил, что я заснул и прозевал ток.
Я поднял ружье и, тщательно прицелившись в одиноко чуфыкавшего самца, спустил курок. Резкий звук выстрела нарушил все очарование. Убитый черныш лежал, едва двигая крыльями. Часть самцов сорвалась и полетела в лес, часть осталась на току, но чуфыканье прекратилось. После 5—10-минутной тишины, показавшейся мне целой вечностью, чуфыканье опять началось и стали вновь слетаться на поляну вспугнутые выстрелом черныши. Я вновь выстрелил по другому тетереву. Но по-видимому, попал не совсем удачно, потому что он взлетел и, только пролетев шагов 70, комком упал на землю. На этот раз разлетелись все тетерева. Было совсем светло, солнце поднималось из-за края леса, и я вылез из шалаша.
Подошедший Степан упрекнул меня, что я поздно сделал первый выстрел, сказав, что если бы я не «пропустил» (он, конечно, хотел сказать «не проспал») начало тока, то можно было бы убить пять-шесть чернышей. Я промолчал. Но вообще на тетеревиных токах я никогда не делал больше двух выстрелов, а большей частью ограничивался одним. Главное удовольствие было наблюдать за током, переживать развертывающиеся картины, а не убивать чернышей.
Глухариные тока около Бабина были хорошие, но трудные из-за лесного лома и болотистой почвы. Был только один легкий и почти сухой ток в крупном сосняке, называвшийся «генеральским». По постановлению общего собрания на этот ток разрешали ходить только по особому письменному разрешению председателя общества и убивать за предрассветный ток только одного глухаря. Председатель давал «разрешения» только более старшим членам общества, которым тяжело было «подскакивать» к глухарям на трудных токах. Поэтому этот ток и был назван «генеральским».
