Поезд приходил на станцию часов в 9 утра, через двадцать или пятнадцать минут мы были уже в домике егеря, на берегу озера. Жена егеря умела готовить великолепную уху с налимьими печенками. Ей заказывалась немедленно уха, а охотники, переодевшись, ехали на лодках по разливу вдоль озера и Волги. При этой поездке стреляли селезней. Мне не удавалось убить более двух селезней, но вся обстановка катания на лодке по разливу в чудное утро пробуждающейся весны была очаровательной. Около 1—2 часов дня возвращались в домик егеря, где уже нас ожидала чудная янтарная уха.
Пообедав и отдохнув, отправлялись на вальдшнепиную тягу. Тяга в тех местах была очень хорошей, и мне однажды в течение вечера удалось сделать десять выстрелов по восьми вальдшнепам, сбив из них шесть штук. После нового отдыха у егеря около 12 часов ночи отправлялись на глухариные тока.
Помню одну из таких поездок, врезавшуюся мне в память. В совершенно темную ночь я с егерем поехали на лодке вверх по Волге. Ночь была прохладная, но совершенно тихая, ни зги не видно. Проехав верст шесть-семь на лодке, егерь мне сказал, что до начала охоты надо переждать еще часа полтора и, так как район охоты очень болотист, он предлагает сделать привал на небольшом сухом островке, к которому мы подъезжали. Я согласился. Островок (совсем крохотный) оказался чудесным. Мы развели костер и уютно около него устроились. Шелест реки и нескольких сосен, бывших на острове, таинственные звуки, доносившиеся с берега, и чрезвычайно темная (казавшаяся еще более темной от костра), но тихая ночь наводила на разные думы, и спать не хотелось. Егерь был разговорчивый и стал мне рассказывать про обкладывание им медведей, которых, по его словам, в этом районе было много.
Он мне поведал свое огорчение, что он не сумел проследить и найти берлогу громадного медведя, след которого он находил по чернотропу в этом районе. «Очень уж огорчительно мне это было, – сказал егерь, – я так надеялся угодить господам и выставить им этого медведя. А медведь громадный, никогда в жизни я не видел такого большого следа. Лег же он, наверно, где-нибудь тут, да я его не нашел. Должно, забрался под какую корягу еще до большого снегопада».
Часа через полтора мы опять на лодке двинулись в дальнейший путь. Проехав немного по реке, мы пристали к берегу. Так как почва оказалась действительно очень болотистой и было навалено много лесного лома, егерь зажег потайной фонарь, бросавший свет только вниз, на землю, и повел меня к району охоты. Он сказал: «Идти еще порядочно; пока можно идти с фонарем, а дальше нужно будет его погасить».
Пройдя версты две, он потушил фонарь и, выведя меня на лесную просеку, сказал: «Вы, Ваше Превосходительство, посидите здесь, на этом пне, и внимательно слушайте, не защелкает ли глухарь, а я пройду по просеке вперед и послушаю там. Коли услышу, вернусь за вами, а если ничего не услышу, то – так через час – все же приду к вам и пойдем к глухарю, которого вы услышите. А если и вы не услышите, пойдем дальше в лес».
Егерь ушел. Я, сидя на пне срубленного дерева, скоро о чем-то задумался и потерял счет времени. Пришел в себя, услышав за спиной как бы звуки шагающего человека. Прислушался. Сомнений нет, кто-то сзади ко мне приближался; грязь хлюпала под тяжелыми шагами. Кто это мог быть? Егерь должен был появиться совсем с другой стороны.
Я на всякий случай осторожно достал из бокового кармана патроны с пулями и с величайшими предосторожностями, чтобы не выдать себя каким-либо звуком, зарядил ружье и поставил предохранитель на «огонь». Нервы напряглись, я весь превратился во внимание. Шаги сзади приближаются; кажется, что кто-то сзади меня шагах в 10—12. Повернуться я не смею, чтобы не нашуметь. Проходит еще несколько секунд, и шаги прекратились. Полная тишина. Впечатление, что «кто-то» тоже насторожился. Протекает еще несколько секунд, и я слышу характерные звуки нервного дыхания. Ясно, что «кто-то» сильно втягивает воздух и принюхивается. Мне стало ясно, что сзади меня медведь. Что будет дальше? Повернет или пойдет вперед? Темнота кромешная. Еще несколько секунд, и звуки осторожных шагов возобновились; по звукам я понял, что зверь идет вперед, но меня обходит с левой стороны. Напрягая зрение, я уставился на просеку, которая казалась сравнительно светлой. По звукам шагов медведь подходит к просеке, выходит на нее. но я абсолютно ничего не вижу. Звуки шагов удаляются.
Минут через десять слышу шаги егеря. Звуки совсем другие. Невольно подумал: «Как я мог шаги медведя принять за шаги человека?» Подошедший егерь говорит: «Глухарь поет, пойдемте его скрадывать». Я ему в нескольких словах рассказал о появлении медведя. «Да, теперь зверь бродит; он голодный. Ищет клюкву. Глухарь тоже любит петь около клюквы, чтобы и любовью заняться, и клюкву поклевать. Случается, что охотник на глухарей напарывается на медведя».
Немного пройдя вперед, мы стали различать щелканье глухаря. Подходить было трудно: и болотисто, и лому масса. Егерь, чтобы меня облегчить, взял мое ружье, а я, налегке, подскакивал к глухарям за ним. Глухарь поет уже совсем близко. Егерь обогнал меня шагов на 40. Вижу, что он вдруг припал за одним из деревьев и показывает мне куда-то вперед рукой. Я в такт глухариной песне осторожно подскакиваю к егерю. Когда я несколько передохнул, он мне показал рукой по направлению маленькой сосны. Всматриваясь, я увидел глухаря, сидящего почти на верхушке этой сосны и отчетливо обрисовывающегося на небе.
Глухарь опять запел. Я протягиваю руку за ружьем, но егерь страстно шепчет: «Разрешите мне его срезать». Я делаю решительный отрицательный жест и почти силой вырываю из его рук ружье. Тщательно прицеливаюсь, стреляю. Но глухарь после выстрела слетает и скрывается в лесу. Нас обдало мелкими глухариными перышками, принесенными на нас дуновением ветерка. Я стою сконфуженный и не понимаю, как мог я так позорно промазать. Егерь со мной не говорит и только презрительно на меня смотрит.
Наконец я понимаю, что произошло. Сосенка, на которой пел глухарь, была от нас в каких-нибудь 20 шагах, а от соседней большой сосны шагах в 8—10 от меня тянулась толстая ветка, которая проектировалась на место, где несколько минут перед тем сидел глухарь. Ясно, что я всадил весь заряд в эту ветку, а в глухаря, в неубойное место, попало только несколько боковых дробинок. Я обратил на это внимание егеря. Но он довольно презрительно ответил: «Если б вы разрешили выстрелить мне, я всадил бы заряд в глухаря, а не в эту дурацкую ветку».
Становилось светло, другого глухаря не было слышно, и мы решили возвратиться к лодке. «Только, Ваше Превосходительство, зайдем посмотреть, что это ночью к вам подходило», – сказал егерь. Пошли. На просеке и по ее сторонам отчетливо виднелись громадные медвежьи следы. По размерам они равнялись примерно двум отпечаткам моих сапог. «Да, это тот самый медведь, про которого я вам ночью рассказывал, – сказал егерь. – Дай бог, чтобы он не ушел из этих мест, а я его отыщу будущей зимой».
После глухариной охоты, по пути в сторону егеря, я обыкновенно заезжал на разлив и садился где-либо в засаду с привязной уткой. Селезней было довольно много, и я не помню случая, чтобы хоть один селезень не соблазнился призывающей его уткой. Помню довольно забавную картину: шагах в 200 от меня из-за кустов выплывают две кряковые утки, за ними красавец селезень в своем ярком весеннем оперении. Моя привязанная утка надрывается и орет во всю глотку. Утки продолжают плыть; селезень же поворачивает голову в сторону моей утки и явно замедляет свой ход. Как только его дамы скрылись за ближайшим кустом, он резко поворачивает и, не снимаясь с воды, но хлопая крыльями, как стрела несется к моей утке. Измена своим подругам наказана, и он напарывается на мой выстрел.
