На озере Пено некоторые из моих компаньонов довольно удачно охотились на лебедей, пуская на воду чучело лебедя. Но я ни разу этой охоты не пробовал. Она довольно скучна.
Охоты под Красным Селом были неприятны в том отношении, что иногда собиралось человек 30—40 стрелков, но не требовали ночевки, и можно было, поехав утром, вернуться домой в тот же день к обеду. Приехав на одну из облав под Красным Селом, мы узнали, что загонщики требуют двойную плату. Не желая создавать прецедента, мы решили от облавы отказаться. После этого часть охотников поехала обратно в Петербург, а человек 12, и я в том числе, решили прогуляться и цепью пройти по местам охоты. Мне в этот день повезло. Сначала передо мной вырвались две серые куропатки, и я их сбил. Затем вырвался целый выводок серых куропаток, и из него я сбил двух. Потом я убил русака, выскочившего почти из-под ног, и, наконец, подстрелил двух вальдшнепов. Я оказался «королем» охоты.
На медвежьих облавах я был несколько раз, но на меня ни разу зверь не выходил. Побывав впоследствии на «берлоге», я должен сказать, что облавы на медведя производят гораздо большее впечатление.
Когда стоишь около берлоги, испытываешь волнение чрезвычайно короткое время – пока зверь не выскочит. Затем все напряжение сводится к мысли «как бы не промазать»; стреляешь в появившегося зверя, и все кончается. Другое дело – на облаве. Вот мое впечатление от одной из них.
Когда мы вечером собрались в хате лесничего (нас приехало 12 человек), нам было сообщено, что в берлоге лежит медведь, судя по следам, пудов на десять. Что входной след около стрелка, который займет № 4 (большей частью потревоженный зверь уходит из берлоги по своему входному следу, а потому стрелок, поставленный на номер около входного следа, имеет наибольшие шансы, что медведь выйдет на него). Мы решили разбирать номера, кому где стать, только утром перед облавой, дабы вперед не было разочарований и волнений.
Вечер провели в веселой беседе за чаем, вином и закусками. Было, конечно, много всяких «охотничьих» рассказов. Один из присутствующих, капитан крепостной артиллерии (фамилию не помню) с острыми маленькими глазами, поразительно похожими на медвежьи, был центром общего внимания. За ним уже давно установилась репутация настоящего медвежатника; он до этого дня убил что-то 20 или 21 медведя. Один из присутствующих сказал: «Ну, господа, раз приехал капитан К., нам завтра нечего заряжать наши ружья. Медведь наверно выйдет на него».
Я видел этого капитана в первый раз и, заинтересовавшись слышанным, спросил его, насколько справедливо высказанное предположение. Он мне ответил: «Да, к сожалению для присутствующих, это очень вероятно. Я в своей жизни был на пятнадцати медвежьих облавах, и из них на четырнадцати медведи выходили на меня, и я их убивал. Я уверен, что завтра я вытащу № 4 и что медведь будет моим». Я подумал: «Какой неприятный, глупо-самоуверенный человек» – и больше с ним не разговаривал.
На другое утро, когда нам было предложено тянуть из одной из шапок номера для определения, кому где стать, капитан сказал, что он будет тянуть последним. Стали разбирать сложенные билетики. Когда все присутствовавшие (кроме капитана) взяли билетики, выяснилось, что в шапке осталось два билетика; оказалось, что один из охотников вышел во двор и не присутствовал при разборе билетиков. Отсутствовавший охотник вернулся. К этому времени выяснилось, что взяты все номера, кроме 4-го и 12-го (мне достался № 6). Тогда капитан предложил пришедшему охотнику взять билетик; тот взял, и он оказался номером 12-м. Таким образом, капитану, как он и говорил накануне, достался № 4.
Он повернулся тогда ко мне и сказал: «Ваше Превосходительство, я видел вчера, что то, что я вчера сказал, вам не понравилось… но вы теперь видите, что я имел основание так говорить».
Когда мы стали на номера, был дан сигнал трубой. Распоряжавшийся охотой старший егерь с двумя «ершами» (так называются люди, на обязанности которых лежит поднять из берлоги медведя; кроме собак-ласок, на случай если собаки не поднимут зверя, эти «ерши» имели длинные тонкие шесты, которыми, просовывая их в берлогу, они должны были поднять зверя) двинулись к берлоге. В это же время загонщики, окружавшие полукругом район, где находилась берлога, подняли неистовый шум, трещали трещотками, раздавались улюлюканья, выстрелы. Затем, покрывая общий шум, раздался звук трубы и мощный крик егеря: «Зверь пошел!» Напряжение (по крайней мере как я его переживал) достигло крайнего предела; глаза впились в кусты, руки нервно сжимали штуцер, по телу пробегала нервная дрожь. Эти минуты ожидания и страшного напряжения незабываемы и чрезвычайно приятны.
Прошла, как мне казалось, целая вечность, а в действительности, вероятно, не больше трех-четырех минут, и я увидел впереди, шагах в 200 передо мной, медведя, медленно приближающегося, иногда останавливающегося и поворачивающего голову в сторону шума. Напряжение еще увеличилось, и мозг пронизывала одна мысль: «Господи, на меня, на меня!» Но шагах в полутораста от меня медведь стал несколько забирать в сторону и вышел прямо на капитана (стоявшего на № 4), который его и уложил с первого же выстрела. Зверь оказался отличным экземпляром бурого медведя, весом больше девяти пудов.
Обидно было, конечно (скорей, завидно), что зверь вышел не на меня, но все же впечатление было громадное, и долго после этого мне снилось по ночам все пережитое.
А вот впечатление от берлоги. В самом начале (в январе) 1915 года ко мне как-то зашел один из моих сослуживцев по Канцелярии Военного министерства, Зконопниц-Грабовский, и сказал, что он получил телеграмму из Вологодской губернии о том, что недалеко от одной из станций железной дороги обложен медведь. Зконопниц-Грабовский предложил мне ехать на «берлогу» вместе с ним. На поездку требовалось употребить два дня. Я сначала отказался, но в конце концов он меня уговорил, и я решил сделать двухдневный перерыв в работе и отдохнуть.
Выехав из Петербурга в субботу поздно вечером, мы были в небольшой деревушке вблизи места охоты часам к 9 утра в воскресенье. Мужик, обложивший зверя, рассказал, что в их районе летом 1914 года появился медведь-стервятник, который перерезал в окрестностях много скота; что самого медведя никто не видел, но след его очень большой, и, наверно, он весит не меньше десяти пудов; что ему, мужику, удалось отыскать берлогу этого медведя, и он предлагает нам ее у него купить.
После продолжительного торга (мы даже собирались ехать обратно) договорились, что за «берлогу», независимо от того, будет ли убит медведь или нет, мы платим 50 рублей, раз зверь окажется в ней. Затем, если зверь будет убит, мы платим по 10 рублей с пуда зверя. Выходило дороговато, но заключенное условие подтверждало, что зверь, по-видимому, крупный, и это нас соблазнило. Когда все переговоры были закончены, было уже поздно отправляться к берлоге. Пришлось отложить охоту на понедельник.
Рано утром я с Зконопниц-Грабовским и несколькими мужиками (помнится, тремя), взявшими с собой собак-ласок, на лыжах двинулись в путь. Предстояло пройти около восьми верст. Снег был рыхлый, без наста, и идти было довольно трудно. Я, что называется, упарился. Сначала снял полушубок, а затем и вязаную куртку, оставшись в одной замшевой куртке. Мороз был градусов 5, но пот катил с меня градом.
