Посоветовавшись с главным военным прокурором, я возбудил вопрос о назначении в мое распоряжение опытного гражданского следователя для разбора подобных дел. В мое распоряжение министром юстиции был назначен следователь по особо важным делам. Ему я и поручил обследовать полученные сведения.
Проходит недели две. На одном из докладов следователь мне говорит, что ничего определенного он выяснить не может; слухов много, но фактов нет. По его мнению, нужно было бы произвести обыск на квартире этого служащего на заводе.
– Если же ничего не найду, то возможен скандал. Поэтому прошу вашего указания – рискнуть мне на производство этого обыска или нет, – добавил следователь.
Я ответил, что раз другого средства проверить поступающие сведения нет, то надо произвести обыск.
Дня через два следователь приходит ко мне и докладывает:
– В ночь на сегодня я обыск произвел. Этот господин был дома и был очень взволнован моим налетом. Я ничего пока не нашел. Но картина все же очень странная. Квартира маленькая, очень бедно, нищенски обставлена. В письменном столе я нашел не уплаченные счета прачке, портному, в лавочку. Но в одном из ящиков того же стола оказалось более двухсот тысяч рублей и чековая книжка одного из здешних банков. Этот господин и беден и богат. Но больше, повторяю, ничего не нашел. Все письма, оказавшиеся в ящиках письменного стола, я взял на просмотр; пришел вам доложить пока об этом и сейчас иду заканчивать просмотр писем.
На другой день следователь мне доложил, что найденные деньги вряд ли помогут что-либо открыть, так как, по объяснению администрации завода, это деньги заводские, предназначенные для расплаты с поставщиками на завод различных материалов; что они положены на имя служащего, которому завод доверяет, и проведены по конторским заводским книгам.
– Но я все же кое-что нашел, – сказал следователь.
– Что же именно?
– Среди писем оказалось одно очень интересное. Автор этого письма напоминает господину, у которого был произведен обыск, что с последнего он должен получить, как было условлено, восемьдесят тысяч рублей за то, что он был введен в один дом (указана известная в Петрограде фамилия), где он может встречаться с лицами, с которыми может вступить в деловые сношения.
Далее автор письма указывает, что уже два месяца прошло со дня, когда указанный господин был введен в этот дом, но что он не только не уплачивает условленной суммы, но и не отвечает на письма и уклоняется от встречи. Затем следует угроза, что если деньги не будут внесены, то он откроет, кому следует, все махинации этого господина. Свою фамилию автор письма подписал четко и указал даже свой адрес.
– Ну вот и отлично. Вызывайте автора этого письма и приступайте к следствию.
– А вы не боитесь, что в это дело могут оказаться замешанными очень крупные лица и в результате мы с вами попадем в грязную историю?
Я ответил следователю, чтобы он прежде всего вызвал автора этого письма, допросил его, а что затем все дело будем докладывать военному министру.
Автор письма на допросе подтвердил все, что им было написано, и дал целый ряд новых существенных показаний. Получилось действительно очень серьезное дело; мошенничество велось в очень крупном масштабе, и были, по-видимому, замешаны довольно крупные лица.
Военный министр дал указание, не трогая пока главных лиц, вести следствие так, чтобы первоначально выяснить всю картину мошеннической махинации. Затем, когда эта часть следствия будет закончена, то доложить все Государю и после доклада привлечь к следствию главных деятелей.
Дело дальше пошло обычным порядком, но следствие несколько затянулось, так как действовать надо было осторожно, чтобы не спугнуть главных виновников. В течение февраля и марта военный министр несколько раз мне говорил, что он чувствует, что отношение к нему Государя меняется. Действительно, внезапно в конце марта 1916 года генерал Поливанов был освобожден от должности военного министра; вместо него был назначен главный интендант генерал Шуваев.
Приехавший из Ставки генерал Шуваев вызвал меня к себе и, когда я пришел, начал с рассказа о том, как он совершенно неожиданно для него попал на должность военного министра; что он просил его не назначать, но что Государь категорически сказал, что отказываться он не может. Затем новый министр сказал мне, что знает о том, что я неоднократно просился на фронт и что если я не раздумал, то мне могут дать дивизию или корпус.
Я на это ответил, что так как я дивизией не командовал, то прошу дать мне именно дивизию, и я с наслаждением уеду на фронт от тех гадостей и мерзостей, которые делаются в тылу.
В тот же день я послал телеграмму начальнику штаба Верховного главнокомандующего с просьбой дать мне дивизию на Юго-Западном фронте, с которым я хорошо знаком. На другой же день я получил ответ с предложением принять одну из трех дивизий, начальники коих получали новые назначения. Я выбрал 32-ю пехотную дивизию. На мое место, помощником военного министра по части снабжения армии, был назначен член Государственного совета и сенатор Гарин.
Воспользовавшись несколькими свободными днями, я составил и приказал отпечатать в нескольких экземплярах подробную записку, в которой изложил главнейшие недоразумения в связи со снабжением армии, а также историю последнего незаконченного следствия. В Петрограде эту записку я передал военному министру и моему заместителю.
Сенатор Гарин, ознакомившись с моей запиской, мне сказал:
– Все знакомые лица. Ведь ваше расследование начинается, в сущности говоря, с того места, на котором я, после японской войны, принужден был прекратить свою сенаторскую ревизию о деятельности Главного артиллерийского управления. Я просто не знаю, что теперь и делать. Тут, наверно, сломаешь шею.
Я на это ответил, что это уж его дело и дело нового министра.
3 апреля 1916 года состоялся приказ о моем назначении начальником 32-й пехотной дивизии. Я немедленно выехал к месту моей новой службы, но по дороге заехал в Ставку. Копии записки, переданной генералу Шуваеву и сенатору Гарину, я передал в Ставке генералу Алексееву и дежурному генералу. Сделал я это с тем, чтобы как-нибудь записка не затерялась.
Впоследствии, уже будучи генерал-квартирмейстером Верховного главнокомандующего, я спросил генерала Шуваева о судьбе моей записки, переданной ему и его помощнику. Генерал Шуваев ответил, что после обсуждения поднятого мною дела с сенатором Гариным они решили ему хода не давать. Опасение сенатора Гарина, по-видимому, нашло отклик у генерала Шуваева.
Из Ставки я проехал в Каменец-Подольск, где находился в то время штаб 9-й армии. При представлении командующему армией генералу Лечицкому я узнал, что приблизительно через месяц предположен переход в наступление и что на мою дивизию, вероятно, будет возложена серьезная задача.
Фронт 9-й армии почти совпадал с государственной границей между Россией и Австро-Венгрией. Левым своим флангом армия примыкала к румынской границе. 32-я пехотная дивизия, которую я принял, стояла на позиции верстах в 20 к северу от румынской границы.
