в) германские агенты, которые воспользовались общим недовольством старым режимом и недостатком продовольствия и вызвали революцию на улицу.
История установит истину. Но и теперь можно определенно установить: недостаток хлеба мог толкнуть на улицу рабочих и население, а не войска, которые этого недостатка не испытывали.
В пропаганде среди войск, помимо агентов Германии, приняли участие члены образовавшегося Совета рабочих и солдатских депутатов, с первого же дня революции прилагавшие все усилия для разложения армии.
Социалистические партии подхватили начавшуюся революцию и стали ее углублять, совершенно не считаясь с тем, что делать это во время войны значит губить армию и идти на прекращение войны.
Большинство членов Государственной думы и представители не социалистических, но оппозиционных правительству партий только первые два дня смотрели на начавшееся движение не как на народную революцию, а как на опасное для государства народное возмущение и военный бунт, которые необходимо пресечь, а затем решили, что революцию необходимо признать, взять вожжи в руки и направить ее в желаемом направлении. Они думали, что справятся с ходом событий и остановят развитие революции на желаемой для них грани).
В середине марта я впервые узнал, что группой общественных деятелей предполагался в марте—апреле 1917 года дворцовый переворот. Было якобы два предположения. Одни считали достаточным добиться удаления из России Императрицы Александры Феодоровны и настоять перед Государем на установлении широкой конституции; другие считали необходимым добиться отречения от престола Государя в пользу Наследника, с назначением регентом Великого князя Михаила Александровича.
Чем бы закончился намечавшийся дворцовый переворот, если б он не был сорван начавшейся революцией, конечно, сказать трудно. Но надо полагать, что дело одним дворцовым переворотом не закончилось бы, так как крайние левые партии и немцы шли по одному пути – устроить в России революцию именно во время войны.
Работать в Ставке стало трудно и тяжело; чувствовалось полное бессилие задержать ход событий и остановить начавшийся развал армии.
В конце марта я обратился к генералу Алексееву с просьбой освободить меня от должности генерал-квартирмейстера и дать мне назначение в строй. Я просил дать мне освобождавшийся XI-й армейский корпус. Но в этот же день от главнокомандующего Юго-Западным фронтом было получено представление о назначении командиром XI-го армейского корпуса другого генерала, и я был назначен командиром I-го армейского корпуса, бывшего на Северном фронте.
В начале апреля я отправился к месту моего нового служения. I-й армейский корпус в это время был отведен в резерв и штаб корпуса находился в Везенберге. С первых же дней моего командования я убедился, что придется быть не командиром корпуса, а «главноуговаривающим».
В хорошем виде еще были артиллерийские и инженерные части, в которых, вследствие меньшей убыли во время войны, было много кадровых офицеров и солдат. Дисциплина в этих частях еще держалась. Что же касается всех трех пехотных дивизий, то они были на пути к полному развалу.
Я ежедневно получал донесения от начальников дивизий, рисовавших положение в самых мрачных красках, указывавших, что образовавшиеся в частях войск комитеты решительно во все вмешиваются; занятий части войск производить не хотели; дисциплинарную власть начальствующие лица применять не могли; комитеты стремились получить в свое распоряжение все экономические суммы частей войск.
Я ежедневно бывал то в одном, то в другом полку. Но кроме планомерных, намеченных мною разъездов по частям войск, мне приходилось почти ежедневно, по просьбе то одного, то другого из начальников дивизий, ездить в полки, в которых возникали те или иные недоразумения. Мне с большим трудом удавалось сохранить только внешнюю дисциплину в войсках.
Корпус был расквартирован на очень широком пространстве, примыкая на запад к реке Нарове. Близость Петрограда давала себя чувствовать. Вся выходящая в Петрограде пропагандная литература в виде всевозможных воззваний, листков и проч. уже на следующий день по выходе была в частях войск моего корпуса. Почти ежедневно в войсках появлялись пропагандисты, отправляемые из Петрограда.
К концу апреля, с появлением в Петрограде Ленина, пропаганда еще усилилась. Открытая пропаганда, которую вел Ленин в Петрограде и которой потворствовало Временное правительство, делало почти невозможным борьбу против нее в войсках.
15/28 мая я получил приказ подготовить корпус к отправке на фронт. Сейчас же, как в войсках об этом узнали, стали ко мне поступать донесения начальников дивизий, что из полков поступают сведения о том, что солдаты, основываясь на якобы недостаточном для современного боя числе имеющихся в частях пулеметов и недостаточной подготовке к боевой работе недавно прибывших пополнений, заявляют, что раньше присылки двойного, против положенного, числа пулеметов и должной подготовки присланных пополнений они на позицию стать не могут.
Но 1/14 июня началась посадка войск для отправки на фронт и никаких серьезных недоразумений не произошло.
3/16 июня я получил из Ставки, от начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала Деникина телеграмму, в которой он мне сообщает, что приказом Временного правительства я назначен начальником штаба Верховного главнокомандующего и мне надо немедленно выехать в Могилев. Перед этим был получен приказ, что вместо генерала Алексеева Верховным главнокомандующим назначен генерал Брусилов.
4/17 июня приехал мой заместитель, и я отправился в Могилев. Явившись новому Верховному главнокомандующему, я в день моего приезда в Могилев принял от генерала Деникина должность начальника штаба. Генерал Деникин был назначен главнокомандующим Западным фронтом.
В Ставке были еще под впечатлением речи генерала Деникина, произнесенной им 22 мая/4 июня на закрытии офицерского съезда в Могилеве. Общий голос был, что за все последнее время эта речь была единственным просветом.
Вот эта речь:
«Верховный главнокомандующий (генерал Алексеев), покидающий свой пост, поручил мне передать вам, господа, свой искренний привет и сказать, что его старое солдатское сердце бьется в унисон с вашим, что он болеет той же болью и живет той же надеждой на возрождение истерзанной, но великой Русской армии.
Позвольте и мне от себя сказать несколько слов.
С далеких рубежей земли нашей, забрызганных кровью, собрались вы сюда и принесли нам скорбь свою безысходную, свою душевную печаль.
Как живая развернулась перед нами тяжелая картина жизни и работы офицерства среди взбаламученного армейского моря.
Вы – бессчетное число раз стоявшие перед лицом смерти. Вы – бестрепетно шедшие впереди своих солдат на густые ряды неприятельской проволоки под редкий гул родной артиллерии, изменнически лишенной снарядов! Вы – скрепя сердце, но не падая духом, бросавшие горсть земли в могилу павшего сына, брата, друга!
Вы ли теперь дрогнете?
