Боже, что тут было! Генерал Ванновский кричал и ругался как извозчик. Бледный и дрожащий полковник Чернявский доказывал свое право и обязанность заступиться за юнкера, который не виноват. Не знаю, чем бы окончилась эта безобразная сцена, если бы не подъехал Государь Александр III.
Впоследствии (когда генерал Чернявский был членом Военного совета, а я начальником канцелярии Военного министерства, в 1914 г.) я как-то напомнил эту сцену генералу Чернявскому. Он, несмотря на то что прошло с тех пор более 26 лет, не мог говорить спокойно; он мне сказал, что он подавал после этого в отставку и генерал Ванновский в конце концов извинился. (Во всю мою последующую военную службу я убедился, что случаи хамского и грубого обращения со стороны начальства по отношению офицеров в Русской Императорской армии были чрезвычайно редки. Конечно, были исключения, были безобразно грубые начальники, как, например, генерал Сандецкий22. Но они составляли исключение. Вообще же необходимо констатировать, что в военном ведомстве было гораздо меньше случаев произвола, чем в гражданских ведомствах. В военном ведомстве не существовало произвола увольнения в административном порядке без объяснения причин.)
Государь Император обошел выстроившихся юнкеров. Здороваясь с юнкерами и со многими милостиво заговаривая, Государь, став затем перед серединой нашего фронта, произнес короткое слово с напутствием относительно нашей будущей офицерской службы и поздравил нас с производством в офицеры. Громовое «ура!» прогремело в ответ, и, распущенные по своим лагерям, мы бросились к своим палаткам и баракам, чтобы переодеться в офицерскую форму, которая у каждого была припасена.
Накануне производства в офицеры (если не ошибаюсь, 7 августа 1888 г.) состоялся объезд лагеря Императором Алексадром III вместе с Германским Императором Вильгельмом II. Я помню, что на всех нас произвела чарующее впечатление мощная фигура нашего Императора. Чувствовалось, что он держался с полным спокойствием и чрезвычайным достоинством. Рядом с ним молодой Германский Император Вильгельм II, как бы заискивающий и суетливый, производил определенно отрицательное впечатление.
Вечером 7 августа состоялась в Красносельском лагере вечерняя Заря с церемонией, а затем наступила томительная (для многих бессонная) ночь в ожидании долгожданного дня производства в офицеры.
Наступили трое знаменитых суток, в течение которых разрешалось вновь произведенным офицерам гулять вовсю. Полиция имела указание в течение этого времени не составлять протоколов на случай всяких инцидентов, участниками которых были офицеры, а комендантские адъютанты, проводя три ночи в наиболее посещаемых увеселительных заведениях и садах, имели указание не арестовывать офицеров, а лишь прекращать различные неприятные инциденты и стараться развозить по домам чересчур подгулявшую молодежь.
Публика знала этот обычай, и некоторые воздерживались в эти дни посещать различные злачные места, а те, которые ходили, или принимали участие в общем веселье, или относились к нему благосклонно.
Обыкновенно наиболее буйными были первый вечер и ночь в день производства. Учитывая это, наш выпуск Николаевского инженерного училища, дабы не попадать участниками крупных скандалов, а с другой стороны, вследствие желания большинства провести первый вечер после производства в кругу своих родных, друзей или знакомых (особенно с целью появиться в офицерской форме перед глазами своих зазноб), решил на общие празднества и совместные увеселения употребить 9 и 10 августа.
Первый вечер в день производства в офицеры я провел у моих старых знакомых Линдестремов. Михаила Федоровича Линдестрема (брата жены Н.Ф. Еранцова) я знал уже давно, а за время пребывания в Павловском военном училище очень к нему привязался, как к прекрасному человеку (особенно близок он мне был как такой же страстный охотник, как и я). Жену его, Марью Федоровну (рожденную Ергопуло), которая была старше меня на шесть лет, я отлично знал еще по Севастополю (она была родной племянницей Н.Ф. Еранцова).
На другой день после производства в офицеры, с утра, я сделал неудачный выезд в село Ивановское, мною выше описанный. Вернувшись в Петербург из Ивановского, я отправился в ресторан Палкина, где был назначен наш товарищеский выпускной обед.
После обеда мы «закрутили». Сначала поехали в Аркадию, где были для нас заказаны ложи в театре; затем там же поужинали и оттуда попали к цыганам. У меня осталось только воспоминание, что где-то я подносил на сцене букет какой-то диве, а публика, бывшая в театре, меня приветствовала, кричала «ура!» и какая-то депутация штатских («шпаков», как мы называли) появилась на той же сцене с шампанским и угощала меня и диву.
Как я вернулся в Инженерный замок, я не помню, но это был единственный и последний день моего кутежа после производства в офицеры; проснувшись на другой день, я обнаружил, что мой бумажник с деньгами исчез. Потерял ли я его, возвращаясь в училище, или его кто-либо украл – так и осталось невыясненным.
Оставшись без гроша, я занял немного денег и, послав телеграмму родителям в Севастополь с просьбой прислать денег на дорогу, выехал к Анне Николаевне Ронжиной в ее имение Доманино около станции Акуловка Николаевской железной дороги. В Доманино, в ожидании денег из дому, я провел у милой Анны Николаевны почти неделю. Развлекался охотой на тетеревов.
Получив деньги, я поехал в Севастополь. Пробыл там около трех недель и отправился в Одессу, чтобы явиться на службу в 11-й саперный Императора Николая I батальон, куда я был назначен.
11-й саперный Императора Николая I батальон. Одесса. 1888-1894 гг.
После окончания отпуска, насколько помню, во второй половине сентября 1888 года, я прибыл из Севастополя к месту моего нового служения, в Одессу. Остановившись в гостинице, я сейчас же отправился на розыски моих приятелей, которые со мной окончили Инженерное училище и вышли в саперные батальоны, стоявшие в Одессе. Нас всех, вышедших в 3-ю саперную бригаду, было семь человек: в 11-й саперный Императора Николая I батальон – я, Ольшанский, Кащенко, Сташевич и Мессинг; в 12-й саперный батальон – Фок (Яков)23; в 13-й саперный батальон – Кортацци (Георгий)24.
Сборным пунктом в Одессе был назначен дом капитана 1-го ранга Самойловича, дальнего родственника Кортацци. Отправившись туда, я нашел там всех наших в сборе.
Самойлович и его жена, Ксенья Михайловна, встретили нас как родных. Эта милая и хлебосольная семья стала для большинства из нас (только у Сташевича родители жили в Одессе, и он держался как-то в стороне от нас; человек он был прекрасный, но крайне застенчивый и не любивший холостяцкого времяпрепровождения) второй семьей. Туда мы постоянно впоследствии ходили, находили там и веселье, и поддержку, и утешение в различных житейских огорчениях.
На другой день мы все гурьбой двинулись являться по начальству.
В 12 часов дня мы, вышедшие в 11-й саперный батальон (пять человек), ввалились в помещение батальонной канцелярии. Кроме дежурного писаря, никого там не оказалось. Писарь повел нас на квартиру делопроизводителя канцелярии, чиновника Николаева, сказав, что там по случаю именин делопроизводителя завтракают командир батальона и все господа офицеры.
