В местечке при ст. Тихорецкой мы прожили четыре дня. Выходить много из нашей грязной берлоги мы опасались и только два раза в день, утром и вечером, по очереди, ходили на вокзал справляться о поездах и узнавать слухи и новости о движении отряда генерала Корнилова.
Получавшиеся сведения ничего утешительного не приносили; получалось впечатление, что небольшая группа героев прорывается куда-то на юг; но там, на юге, нет никакой надежды найти опору и пристанище.
По всем же данным, которые мы видели и слышали, ясно было, что большевистские части начинают сорганизовываться, вновь проявляется дисциплина и начинает чувствоваться управление сверху. Корниловская Добровольческая армия была почти окружена, и кольцо вокруг нее начинало сжиматься.
За время пребывания в тихорецкой гостинице я понял, почему при прежних продолжительных плаваниях под парусами в конце концов члены кают-компании становились врагами друг другу. Я начал замечать, что мои отношения с Ронжиным начинают портиться, неотлучное совместное пребывание начинало раздражать, начинались мелкие придирки друг к другу. Мы спали на одной кровати. Он меня неоднократно будил, уверял, что я занимаю всю кровать, заставляя его спать на железном борту, что все его тело болит, что я эгоист и проч.
Постоянные ночные обыски и проверки документов нас раздражали все больше и больше. На пятый день нашего пребывания в гостинице Ронжин утром пошел на вокзал получить очередную информацию. Через полчаса он вернулся взволнованный и бледный.
– На вокзале я сейчас нарвался на командира латышского полка, с которым мы имели дело на станции Степная. Этот господин меня узнал, остановил и спросил, что я тут делаю и где ты. На мой ответ, что мы ожидаем здесь поезд, чтобы проехать в Царицын, он мне сказал, что для него более чем подозрительно видеть нас каждый раз там, где начинается сосредоточение войск; что он меня арестует и прикажет выяснить более основательно, кто мы такие. К счастью, в это время подошли к нему какие-то солдаты и началась ругань. Я воспользовался моментом и удрал. Надо спасаться.
Раздумывать было некогда. Расплатившись за номер, мы вышли из гостиницы и решили пройти, минуя станцию, на железнодорожные пути и первым же поездом отправиться в Ростов, а оттуда, через Лиски, в Царицын.
На наше счастье, у вокзала стоял поезд, который должен был через час отойти на Ростов. Не беря билетов, мы забрались в товарный вагон и устроились в уголке за группой каких-то торговок.
До Ростова доехали благополучно. Но здесь на вокзале нужно было ожидать поезда более восьми часов. Ронжин, которого в Ростове знали меньше, рискнул пройти поесть в зал 1-го класса, а я забился в толпу в зале 3-го класса. Находясь в зале, я видел среди проходивших несколько знакомых лиц, в том числе моряка, которого мы видели на ст. Степная.
Ронжин поручил носильщику взять билеты до ст. Лиски. Поезд наконец был подан, и мы пошли садиться в вагон. По пути к вагону меня остановили двое штатских и, называя «ваше превосходительство», стали расспрашивать, откуда и куда я еду. Я им ответил, что они заблуждаются, принимая меня за кого-то другого, и что я совсем не «превосходительство».
Они, перешептываясь, отошли, но издали за нами следили. В одном из них я узнал офицера, служившего в штабе на маленькой должности и пользовавшегося неважной репутацией. Я опасался, как бы они нас не выдали, но все прошло благополучно, и наконец поезд тронулся. Мы перекрестились.
Ронжин еще с утра чувствовал себя плохо. К отходу же поезда у него, по-видимому, был сильный жар, и он жаловался на боль сердца. Когда поезд стал подходить к ст. Лиски, Ронжин мне категорически объявил, что с него довольно, в дальнейшие предприятия он не склонен пускаться, в Царицын не поедет, а поедет прямо в Петроград к своей жене, которая как-нибудь поможет ему там спрятаться.
– А если суждено погибнуть, то лучше погибнуть дома, а не шатаясь так, как мы теперь с тобой шатаемся, – прибавил он.
Я видел, что уговаривать его бесполезно, и в Лисках я с ним расстался: он тем же поездом поехал на север, а я остался на станции в ожидании поезда в Царицын.
Утром 2/15 марта я приехал в Царицын и отправился искать себе помещение. Нашел за десять рублей в сутки крошечную комнату в очень грязной гостинице. Все приличные гостиницы оказались реквизированными для надобностей большевистских штабов и учреждений. Я чувствовал, что на мне масса насекомых, а потому сейчас же отправился в магазин, купил смену белья и пошел в баню.
Прожив в Царицыне неделю, я увидел, что положение мое скоро станет драматичным: деньги таяли, а надежды скоро соединиться с армией не было. Я решил отыскать какую-нибудь работу.
Пошел в контору местного купца Серебрякова и спросил хозяина. Мне указали на плотного старика, стоявшего в конторе в пальто и с шапкой на голове. Я подошел и сказал, что хорошо грамотен, знаю бухгалтерию и прошу дать мне работу. Он молча на меня посмотрел, а затем раздраженным тоном сказал: «Грамотных теперь не требуется. Да я, впрочем, теперь уже и не хозяин; хозяева – вот эта с.! – и указал на нескольких юношей, сидевших за столом. – Попробуйте обратиться к ним». Я повернулся и вышел из конторы.
На другой день, обедая в ресторане, я увидел за соседним столиком адъютанта генерала Корнилова Толстова85 и мужа дочери генерала Корнилова – моряка Маркова (как потом я узнал, они приехали из Владикавказа, куда сопровождали из Ростова семью генерала Корнилова).
По выходе из ресторана меня нагнал Толстов и спросил, когда и где он может меня увидеть. Я назначил ему свидание у себя в номере через час. Толстов, придя ко мне и увидев обстановку моего номера, сказал, что он постарается меня устроить лучше, и обещал зайти на другой день. На другой день, под вечер, он пришел и сказал, что меня просит сейчас же прийти его хороший знакомый Х.
Я пошел. Х. принял меня как родного. После всех мытарств я с наслаждением провел время в хорошей обстановке и был накормлен отличным обедом. На следующий же день Х. меня устроил на квартире у своего тестя. Какое наслаждение было получить хорошую комнату, кровать с чистым бельем и иметь возможность пользоваться ванной! У милых и гостеприимных стариков я и обедал. Прожил я у них до половины марта. Сообщение с Тихорецкой не восстанавливалось, и я начал терять надежду на возможность соединиться с Добровольческой армией.
Однажды пришел ко мне Толстов и сообщил, что у местного комиссара Минина (он же был городским головой) начальником штаба состоит полковник Генерального штаба К., которого я за скандал, произведенный им в пьяном виде под Новый год в Новочеркасском офицерском собрании, отчислил от штаба Добровольческой армии.
На следующий день я получил сведение, что за мной начинают следить и что мне необходимо немедленно уезжать. Запасшись от Х. рекомендательным письмом к одному из его знакомых в Харькове и взяв у него в долг триста рублей, я в тот же день отправился в Харьков. Выбрал Харьков потому, что, собственно, больше некуда было ехать и, кроме того, надеялся разыскать там моих детей.
