После этого я сказал Масленникову, что согласием на подобное предложение ответить трудно. Что все это представляется мне довольно легкомысленным. Что ехать в Москву с тем, чтобы сейчас же быть повешенным на фонарном столбе, мне не хочется. Что если мне это суждено, то оно в свое время и случится, но ускорять ход событий я не намерен.
– Передайте А.В. Кривошеину и Вл.И. Гурко, что если они действительно хотят моего приезда, то пусть мне об этом напишут и пришлют вас и какого-нибудь генерала, стоящего во главе одной из наиболее крупных организаций, чтобы он мог дать мне исчерпывающие ответы на все мои вопросы. А на предложение, делаемое в той форме, как делаете вы, я отвечаю определенным отказом.
Злободневными в Харькове разговорами были слухи и поступавшие сведения о приближении немцев. Киев был ими занят 15 февраля/1 марта.
В начале апреля я с большим интересом прочитал в одной из харьковских газет статью Василия Витальевича Шульгина, перепечатанную из последнего номера закрывшегося «Киевлянина», от 10/23 марта (№ 16):
«Выпуская последний номер «Киевлянина», мы позволяем себе напомнить всем, кому о сем ведать надлежит, что мировая война не кончилась; что жесточайшая борьба будет продолжаться на Западном фронте; что уничтожение России есть только один из эпизодов этой войны; что на место России вступила Америка, что русский вопрос не может быть решен окончательно ни в Бресте, ни в Киеве, ни в Петрограде, ни даже в Москве, ибо карта Европы будет вычерчена на кровавых полях Франции, где произойдет последняя решительная борьба.
Мы позволяем себе сказать еще, что нынешнее состояние России не есть гибель русского народа, но это есть несомненная гибель „русской революции”.
Социалисты воображали, что так называемая контрреволюция придет от рахитичных русских капиталистов или от мечтательных русских помещиков, подаривших миру Льва Толстого – гениального Манилова. Во имя этой несуществующей контрреволюции они расстреливали и уничтожали тот небольшой культурный класс, который в России единственно был носителем национальной гордости и готов был подвергнуться всем экспериментам „социализма”, лишь бы сохранить независимою свою родину.
Задача блестяще удалась. Людей, любивших свое отечество, смяли и растоптали из страха перед „ней”. Но когда это было сделано, „буржуи” уничтожены, тогда-то и пришла „она”.
Пришла сильная, спокойная, уверенная. И все эти жалкие людишки покорно стали на колени и приветствовали ее появление.
Контрреволюция пришла в образе немецких офицеров и солдат, занявших Россию. Тех немецких солдат, у которых „нервы оказались крепче”.
Ибо что такое контрреволюция в глазах безмозглых митрофанушек социализма?
Контрреволюция – это порядок, это крепкая власть, это конец безделью, болтовне, конец надругательствам и насилиям над беззащитными и слабыми. Так вот, поздравляем вас, господа революционеры!
Немцы принесли этот порядок на своих штыках. и прежде всего приводя в действие железные дороги, приказывая вымыть и вымести дочиста наш несчастный Киевский вокзал, эту эмблему современной культуры, которую вы столько времени пакостили во славу демократических принципов.
Чистота и опрятность. Есть ли начало, более враждебное грязью венчанной русской революции?
Ах, господа, вы не хотели отдавать чести русским офицерам. А теперь с какой готовностью вы отдаете эту „честь” немецким! Почему? Да потому, что они избавили вас от самих себя, что они спасают вашу собственную безумную жизнь, потому что в звериной ненависти, вами овладевшей, вы перегрызли бы горло друг другу! И вы глубоко благодарны пинку немецкого приклада, который привел вас в чувство.
Но мы, мы немцев не звали. Когда вы расстреливали нас и жгли, мы говорили: „Убивайте и жгите, но спасите Россию”. И так как мы немцев не звали, то мы не хотим пользоваться благами относительного спокойствия и некоторой политической свободы, которые немцы нам принесли. Мы на это не имеем права. А то, что нам не принадлежит по праву, мы не возьмем даже в том случае, если бы нам его отдали „без выкупа”. Мы ведь не социалисты – благодарение Господу Богу!
Мы были всегда честными противниками. И своим принципам мы не изменим. Пришедшим в наш город немцам мы это говорим открыто и прямо.
Мы ваши враги. Мы можем быть вашими военнопленными, но вашими друзьями мы не будем до тех пор, пока идет война.
У нас только одно слово. Мы дали его французам и англичанам, и, пока они проливают свою кровь в борьбе с вами за себя и за нас, мы можем быть только вашими врагами, а не издавать газету под вашим крылышком.
Да, если бы «Киевлянин» стал вновь выходить, то это значило бы, что немцы обеспечили ему безопасность. Даже эти строчки, которые сейчас пишутся, могут быть выпущены благодаря попустительству немецкой власти.
Если бы «Киевлянину» была дана возможность выходить, то это значило бы, что здесь расчет или великодушие.
Расчетам помогать мы не хотим, великодушия принять не можем.
Мы хорошо понимаем значение только что сказанных слов, но и враги наши поймут, что иного выхода для честных людей нет.
Какие последствия будут для нас лично – мы не знаем, но ту часть русского общества, от имени которой мы позволяем себе говорить, немцы принуждены будут уважать, как они вынуждены презирать тех, кто сейчас пресмыкается перед ними.
И мы хорошо знаем, что, когда наступит время действительного примирения, когда кончится эта ужасная мировая борьба, кончится миром, не постыдным для всех, кто честно боролся за свою родину, тогда честные противники скорей столкуются друг с другом, чем бесчестные друзья».
Статья эта была более чем своевременна. Немцы планомерно занимали хлебный район Юго-Западного края и протягивали щупальцы ко всем крупным центрам Малороссии с целью постепенно занять весь юг России и создать себе прочную продовольственную базу для продолжения борьбы на западе.
Большевики отступали перед немцами почти без всякого сопротивления. Но при этом отступлении происходило что-то странное. Большая часть большевистских сил отступала не на север или северо-восток для прикрытия Великороссии, а на восток – для создания фронта для борьбы с казаками и добровольцами.
Чувствовалось, что для советского правительства немцы как будто не страшны и что между ними существует какое-то соглашение.
Все данные, поступавшие из разных источников, указывали на то, что немцы готовы были прекратить в России большевизм, ими же насажденный. Но по-видимому, германские правящие круги сами не знали, как будет более правильно разрешить эту задачу. Несомненно, что были предположения принять меры к прекращению большевизма и воссозданию сильной России. Но для Германии было важно, чтобы эта Россия была для нее союзной, или, в худшем случае, нейтральной.
Между тем существование на юге России Добровольческой армии, верной Англии и Франции, которая при возрождении России явилась бы, естественно, ядром русской армии, и существование в России политических групп, которые определенно высказывались за необходимость для России выполнить свой долг в совместной борьбе с союзниками против Германии до конца, заставляло германское правительство поддерживать связь с советским правительством и склоняться в сторону расчленения России и создания самостоятельной и послушной ей Украины.
