Новицкий пошел в свой служебный кабинет, написал прошение на Высочайшее Имя об увольнении со службы по домашним обстоятельствам, дал его переписать писарю «пером рондо», подписал и понес к Рузскому. Рузский его внимательно выслушал, начал было возражать против принятого Новицким решения, но, встретив упорное сопротивление и зная характер Новицкого, сказал: «Хорошо, я передам ваше прошение начальнику штаба». Затем, как бы неловким движением, Рузский опрокинул чернильницу, и чернило залило прошение. «Простите мою неловкость, но в таком виде давать прошению ход нельзя; возьмите его и прикажите переписать. Сегодня я занят, а вы мне его принесете завтра в 12 часов дня». Рузский сейчас же доложил Шимановскому, и на другой день, в 11 часов утра, когда все собрались для продолжения военной игры, Шимановский вызвал Новицкого и в присутствии всех перед ним извинился. Инцидент был исчерпан.
Когда Новицкий был назначен начальником штаба 11-й кавалерийской дивизии, начальником которой был немец, кажется фон Бадер117, говоривший по-русски с сильным немецким акцентом, между начальником дивизии и его начальником штаба начались непрерывные недоразумения, некоторые из которых начинали принимать очень острый характер. Оба они возненавидели друг друга. Начальник штаба округа решил перевести Новицкого на другое место; представление в Петербург было сделано, но разразился новый, невероятный скандал. Получены были телеграммы и от Бадера, и от Новицкого, что они ходатайствуют об увольнении в отставку. В Луцк был послан генерал для производства расследования. Оказалось, что во время доклада Новицкого Бадеру последний внезапно пришел в раж и, схватив чернильницу со стола, запустил ею в своего начальника штаба; чернильница пролетела мимо.
Полковник Новицкий при расследовании дела показал, что у него с Бадером сложились действительно очень скверные отношения, но почему запустил Бадер в него чернильницей, он совершенно недоумевает: при этом докладе у него никаких недоразумений с начальником дивизии не было, что он держал себя совершенно корректно и совершенно не понимает, что случилось с начальником дивизии. Что он, Новицкий, не имея возможности вызвать на дуэль своего начальника дивизии, хочет выйти в отставку, чтобы потребовать от Бадера удовлетворения. Бадер подтвердил, что на докладе, окончившемся «чернильницей», Новицкий был действительно вполне корректен, но что «выражением своего лица он выказывал мне такое презрение, что я не выдержал и пустил в него чернильницей». Бадер заявил, что он сам не понимает, как все это случилось, но признает, что он виноват и не может оставаться на службе в роли начальника дивизии.
В результате Бадер был уволен со службы по прошению, а Новицкий переведен в Главное управление Генерального штаба на чисто кабинетную работу. Затем, года через полтора, Новицкий получил Иркутский гусарский полк. Начались опять скандалы. Он якобы хотел искоренить обычай, по которому командир полка, заведующий хозяйством и командиры эскадронов питались от «фуража», заготовляемого «хозяйственным способом». Начальник дивизии пошел против Новицкого. Он принужден был переменить полк, но опять недоразумения на хозяйственной почве вызвали ряд новых столкновений с начальством; он вышел в отставку, поселился в своем имении и скоро умер.
Мы его жалели как хорошего, по существу, человека. Его история оттенила бывший недочет в нашей армии: всех офицеров Генерального штаба пропускать нормально через строевой стаж. Новицкий же принадлежал к категории людей, которых и на выстрел нельзя было подпускать к строевым частям и штабам. Такими надо было пользоваться только как канцелярскими работниками в высших штабах (не ниже штаба округа) или давать им научные работы.
Вспоминаю полковника Алексея Евгеньевича Гутора118. Он попал в штаб Киевского военного округа на должность старшего адъютанта отчетного отделения после Новицкого. Очень ласковый, заискивающий у начальства и сослуживцев, он не пришелся ко двору. Мы его невзлюбили. Способностей он был средних, но в работе очень аккуратный и старательный. Отличительной чертой его характера было полное отсутствие гражданского мужества. Начальства (начиная с генерал-квартирмейстера) он боялся страшно. Последующее показало, что, по-видимому, он принадлежал к той категории людей, которые боялись палки капрала больше, чем неприятельской пули. Во время Японской войны он получил Георгиевский крест 4-й степени. На мировую войну (предварительно прокомандовал лейб-гвардии Московским полком) он вышел в качестве начальника штаба армии, затем командовал дивизией, корпусом и, наконец, армией. После революции был столь же ласковым и заискивающим перед Временным правительством, а потом пошел на службу к большевикам.
Был в штабе Киевского военного округа и нашумевший впоследствии своей службой «за совесть» при большевиках Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич119. Без широкого образования, несколько тупой, но чрезвычайно упорный, с громадной трудоспособностью и большой волей, Бонч-Бруевич считался хорошим и крайне добросовестным офицером Генерального штаба. По своим убеждениям он был правее самых правых. В период первой революции 1905 года он написал ряд статей, проникнутых необходимостью расправиться с революционерами самым беспощадным образом.
Выдвинулся он из общей массы офицеров Генерального штаба вследствие того, что в 1905 году М.И. Драгомиров привлек его к работе по переизданию своего курса тактики. Произошло это так. М.И. Драгомиров отлично сознавал, что сила современного огнестрельного оружия должна изменить тактические формы действий на полях сражений и что вообще технические усовершенствования должны внести изменения в прежние тактические положения, формы и требования. Внимательно следя за ходом кампании против Японии, изучая происходившие стычки и бои, получая массу писем от участников войны, Драгомиров намечал те изменения в принятой нами тактике, которые ему казались целесообразными при новой обстановке, при новых требованиях. Но сам он боялся приняться за переделку своей «тактики», не чувствуя достаточных сил (он в это время уже серьезно болел) и не будучи уверен в правильности всех своих выводов. Он решил, что ему нужен сотрудник из числа бывших на войне. Но кого пригласить, кому поручить эту ответственную работу?
Наконец, Драгомиров решил, что лучшим исполнителем будет его сын Владимир120, который был все время на войне, сначала в качестве офицера Генерального штаба, а затем (в начале 1905 г.) получил на войне полк. Драгомиров написал своему сыну Владимиру, прося его приехать в Конотоп хотя бы на короткое время; кроме того, он написал Куропаткину с просьбой отпустить В.М. Драгомирова в отпуск (на фронте уже было затишье).
В.М. Драгомиров приехал к Пасхе 1905 года. Переговорив с отцом, он категорически отказался от предложенной ему работы. Огорченный М.И. Драгомиров обратился тогда к начальнику Академии Генерального штаба (кажется, Михневичу) с просьбой выбрать подходящего офицера Генерального штаба и командировать его в Конотоп. Но Михневич такового не нашел. Между тем М.И. Драгомиров, чувствуя, что силы его понемногу оставляют, решил приступить к работе по пересмотру своего курса тактики. Мне он поручил привозить ему по очереди офицеров Генерального штаба из штаба Киевского военного округа, чтобы выбрать из них подходящего сотрудника.
