Владимир Николаевич Петерс – человек ординарный, но хороший. Мы все его любили. Война застала его начальником кавалерийской бригады. На войне он показал себя не военным: не хватало сердца. Заболел, был отчислен в тыл и затем назначен начальником Елизаветградского кавалерийского училища. После революции, думаю, вследствие забот о своей многочисленной семье, он стал подлаживаться к новым хозяевам и кончил тем, что остался при большевиках в качестве лектора в бывшей Академии Генерального штаба, ныне Академии имени Фрунзе.
С.Н. Розанов был хорошим офицером Генерального штаба, но большим фантазером. Война застала его на должности командира пехотного полка. Командуя полком, он получил Георгиевское оружие, Георгиевский крест и был произведен за отличие в генералы. Затем отлично исполнял должность начальника штаба 3-го Кавказского корпуса и кончил войну начальником дивизии (я не считаю командование им корпусом и даже временное командование армией уже в период полного развала фронта). В период борьбы с большевиками он был в Сибири у адмирала Колчака. Короткое время он был у Колчака начальником штаба, затем подавлял эсеровское восстание, кажется в районе Томска, и закончил свою деятельность на посту командующего войсками и генерал-губернатора Приморского военного округа.
Г.Н. Вирановский был в одно время со мной в Академии. Был хорошим приятелем, и мы все его любили, но был чрезвычайно легкомыслен и не отличался особенно твердой моралью. Во время войны, в качестве начальника штаба корпуса (у В.М. Драгомирова), получил Георгия 4-й степени, а командуя 12-й пехотной дивизией, получил в 1916 году Георгия 3-й степени. В период революции и начавшегося развала армии, командуя корпусом и временно армией, оказался крайне неустойчивым и под давлением «комитета» представил главнокомандующему Юго-Западного фронта генералу Деникину записку о необходимости со старших начальников снять все заботы по управлению, сохранив в их руках, как «спецов», только строевое и боевое командование. Деникин его немедленно сместил и в период борьбы с большевиками на Юге России не захотел принять Вирановского в ряды армии. Вирановский уехал на Дальний Восток к Колчаку, но попал туда уже в период развала и был где-то расстрелян большевиками.
А.С. Пороховщиков был прекрасный товарищ, но крайне неуравновешенный и шалый. Дошел до должности начальника штаба корпуса.
Из числа многих офицеров Генерального штаба, служивших в Киевском военном округе, нельзя не упомянуть об одном отрицательном, но красочном типе – полковнике Лодыженском123. Назначен он был в Киевский округ уже после Русско-японской войны на должность начальника штаба 11-й кавалерийской дивизии. Во время подавления в Китае боксерского движения он был начальником штаба у генерала Ренненкампфа.
Вскоре после его прибытия в округ о нем заговорили. По рассказам, доходившим до меня, он рисовался очень способным, даже талантливым, но очень несдержанным. В трезвом виде был очень приятен, но, подвыпив, становился грубым и буйным. Говорили, что он страдал запоем.
Однажды он приехал из Дубно в Киев по какому-то делу. Пойдя вечером в Купеческий сад, я застал его там с некоторыми моими знакомыми. Нас познакомили. По наружному виду Лодыженский мне понравился. Довольно высокий и сухой брюнет, с правильными чертами лица, с хорошей военной выправкой и своим Георгиевским крестом в петлице, он выделялся среди других. Сначала все шло хорошо. Мы сидели в саду, слушали симфонический оркестр и болтали. Он показался очень остроумным и интересным собеседником. Потом пошли ужинать на террасу ресторана. Через несколько времени, после нескольких рюмок водки, Лодыженский стал слишком повышать голос и делать громкие замечания относительно наших соседей по ресторану. Обеспокоенный его поведением, я предложил перейти в отдельный кабинет. Мое предложение было принято, и мы переселились. Первое время все шло хорошо, но по мере опьянения Лодыженский становился несносным и придирчивым. Чтобы его несколько отвлечь, мы попросили его рассказать о его совместной работе с Ренненкампфом. Он попался на удочку и с увлечением стал рассказывать. Ренненкампфа он ругал последними словами, утверждая, что он «неблагодарная свинья»: «Ведь это благодаря мне он получил два Георгиевских креста; ведь это я прикрыл его кражи, когда, сдавая захваченное серебро, он присваивал себе золото, и т. д.» Слушать было противно, но необходимо было его отвлекать от желания выйти на террасу и «набить морду какому-нибудь богатому жиду». Он скоро совсем опьянел, мы его уложили на диван, а когда публика из сада и ресторана разошлась, на извозчике доставили в его номер в гостинице.
Через несколько месяцев после этого я во время одной из командировок попал в Дубно. Нужно было нанести визиты старшим военным, бывшим в городе. Заехал я и в штаб 11-й кавалерийской дивизии к Лодыженскому. Меня ввели в его кабинет. Застал я его за странным занятием: он сидел около ярко пылавшего камина и, разбирая наваленную на полу груду нераспечатанных пакетов, одни из пакетов клал на свой письменный стол, а другие бросал в печь.
На мой недоуменный вопрос, что это он делает, я получил ответ: «Видите, я прогулял больше недели и в штабе не был. За это время накопилось много почты, а старшие адъютанты штаба в отпуску. Мне пришлось бы теперь всю эту дрянь перечитывать и отвечать. Так вот я и решил: откладываю все пакеты с надписью «секретно» и «спешно»; их я, конечно, прочитаю и сделаю по ним все, что нужно; прочую же дрянь просто сжигаю: если там и есть что-либо важное, то пославший пакет, не получая ответа, конечно, запросит вновь… Сжиганием этого хлама я не приношу вреда делу».
Деятельность Лодыженского как начальника штаба 11-й кавалерийской дивизии и его пристрастие к спиртным напиткам обратили на себя внимание начальства, и с ним было решено «покончить». Бывший в это время начальником штаба округа генерал Маврин124 решил сам произвести необходимую «экзекуцию». Он решил воспользоваться для этого предстоящей поездкой офицеров Генерального штаба и «провалить» Лодыженского во время этой поездки. Я случайно об этом узнал и, опасаясь какого-либо крупного скандала в связи с крайне несдержанным характером Лодыженского, решил предупредить последнего, что начальство будет его во время поездки «строго экзаменовать».
Действительно, на полевой поездке Маврин обратил особое внимание на Лодыженского. Все задачи, дававшиеся последнему, исполнялись им быстро и безукоризненно. Маврин ни к чему не мог придраться. Лодыженский был хотя и мрачен, но спокоен. На привале, когда все собрались и вытащили свои запасы, Лодыженский отошел довольно далеко в сторону. Я подошел к нему и спросил, почему он уединился. «Я увидел, что вы вытащили бутылку с коньяком и, дабы не соблазниться, отошел. Побоялся, что, если выпью лишнюю рюмку, учиню какой-нибудь скандал».
Когда наша конная группа подъезжала к Волочиску, Маврин, по-видимому, решил еще раз попытаться «срезать» Лодыженского. Шел дождик, и мы все надели «непромокайки». Маврин подозвал Лодыженского и стал давать ему какую-то задачу. Видя, что Лодыженский не достает карты, Маврин ему сказал: «Отчего вы не следите по карте, получая мои указания?» – «Мне не надо следить по карте, так как я знаю весь пограничный район как свои пять пальцев», – последовал ответ.
