В период моей службы в Киевском военном округе (до 1905 г.) я помню только два серьезных случая «революционного движения». Один, если не ошибаюсь, в Полтавской губернии, где на аграрной почве произошло движение среди крестьян ряда селений. Это движение было легко ликвидировано высланным нарядом войск и стражниками. Одной роте пришлось дать залп по толпе, и было убито несколько человек и несколько человек ранено. Стражники же перепороли порядочное число крестьян. Конечно, «расстрел» и порка вызвали возмущение в либеральных кругах. Относительно «расстрела» кричали, что преступно стрелять в беззащитную толпу боевыми патронами, что надо сначала напугать, дав несколько залпов холостыми патронами, и что тогда не придется употреблять в дело и боевые патроны.
Сторонники этого взгляда были и среди военных, и среди многочисленных представителей гражданской администрации. Ярым же его противником был М.И. Драгомиров, указывавший на то, что привлечение войск к подавлению народных волнений должно производиться лишь в крайнем случае, и раз власть переходит в руки военных начальников, то никаких холостых залпов или стрельбы поверх голов быть не может. Должно быть только предупреждение, что если толпа не подчинится распоряжению разойтись, то будет дан залп. Залп же должен быть дан боевыми патронами и с хорошим прицелом.
М.И. Драгомиров доказывал, что, только так поступая, правительство сохранит в своих руках войска, а жертв будет немного. Всякие же холостые залпы, стрельба поверх голов и излишние разговоры будут всегда вести к «братанию войск с толпой», развалу дисциплины в войсках, недоверию толпы, что в нее посмеют стрелять, и, как следствие всего этого, излишние жертвы и возможное торжество революционного движения.
События первой революции подтвердили всю справедливость взглядов и требований М.И. Драгомирова: там, где войсковые начальники не миндальничали и исполняли точно требование «правил подавления восстаний» (призыв войск для подавления народных восстаний), все кончалось благополучно и крови было мало; там же, где этих правил не исполняли, кончалось всегда скандалами и большим числом жертв.
Проверил я правильность этого взгляда и при других условиях, будучи в Шанхае в 1925 году, в период, когда к Шанхаю подошли войска одного из взбунтовавшихся китайских генералов (в январе) и, заняв китайскую часть города, угрожали иностранным концессиям.
Внешней, граничащей с китайской территорией, была французская концессия. Отделялась она от китайской части города довольно широким каналом (но вода была неглубока и во многих местах можно было перейти ее вброд) с мостами.
Французы расположили по окраине своей концессии команды с морских судов, несколько рот анамитов и полицейские отряды. Против мостов и пунктов, где переход через канал был более легкий, установили пулеметы, забаррикадировав их мешками с песком. Один из участков против главного моста должен был оборонять русский офицер Борис Сергеевич Яковлев, служивший в Шанхае во французской полиции.
Я жил в Шанхае у Яковлева. Он мне рассказал взаимное расположение китайцев и французов и повел меня показать его на месте. Обойдя французскую позицию, я узнал, что высшим начальством отдано распоряжение: «В случае перехода китайцев в наступление отнюдь сразу не стрелять в них, а первую очередь из пулеметов и винтовок пустить поверх голов наступающих».
Длина моста и небольших перед ним участков, не занятых войсками, не превышала в общей сложности ста шагов. Я Яковлеву объяснил, что если он исполнит приказ своего начальства, то прежде, чем он успеет изменить «точку прицела», его стрелки и пулеметчики будут смяты китайцами. Я порекомендовал ему направить пулеметы так, чтобы пули «не свистали над головами».
На следующую же ночь китайцы без всякого предупреждения на участке Яковлева бросились в атаку через мост и рядом через канал. Пулеметы их встретили «действительным огнем». Через минуту все было кончено: китайская масса отхлынула, и надо было подобрать убитых и раненых, коих было довольно много. Произведенное расследование показало, что если бы огонь был открыт поверх голов, то вряд ли французы уцелели бы. В результате Яковлев получил благодарность в приказе и был награжден орденом.
Началась война с Японией, начались в конце 1904 года и мелкие брожения – то в одном месте, то в другом. Стала довольно бурно проявляться деятельность либеральных партий, особенно открыто и громко выступали конституционно-демократы. Но во всем этом ни общество, ни мы, военные, не разглядели признаков приближавшейся революции. Многим из нас, не политиканам, верноподданным нашего Монарха, казалось, что многие русские патриоты ради блага отечества ведут борьбу не с Монархом, не с монархическими идеями, а с несколько устаревшими и закостеневшими формами, с бюрократическим произволом, с преступными формами деятельности русского чиновничества и плохих представителей администрации.
Особенно ловко, гипнотизирующе и осторожно действовала партия конституционно-демократов (кадетов). В Киеве в числе их главных представителей были высокоуважаемые лица, как, например, профессор князь Евгений Николаевич Трубецкой, профессор Афанасьев (он же директор отделения Государственного банка). Эти лица, являвшиеся центральными фигурами образованнейшей части киевского общества и вращавшиеся в его аристократических кругах, втягивали в орбиту своей политической деятельности очень и очень многих.
(Говоря про князя Е.Н. Трубецкого, я вспомнил случай, который был со мной. Случай, выясняющий глупость нашей жандармерии. В Киеве жила княгиня Мария Александровна Святополк-Мирская, имевшая очень обширное знакомство в различных киевских кругах и любившая пожить. Если не ошибаюсь, в 1908 году она как-то приехала ко мне и сказала: «Поздравляю вас; вы более трех лет были под наблюдением жандармов». – «Как так?!»
Она рассказала мне следующее. Бывший у нее прокурор судебной палаты Корсак как-то ей рассказал, что он вычеркнул из списка «наблюдаемых» ее, княгиню Святополк-Мирскую, и подполковников Генерального штаба Лукомского и Ронжина. Оказалось, что, приняв должность прокурора, он, просматривая списки наблюдаемых, увидел в списке эти три фамилии. Понимая, что тут какое-то серьезное недоразумение, он приказал дать ему подробную справку. Выяснилось, что как-то осенью 1904 года была получена из Петербурга шифрованная телеграмма с указанием, что в Киев выехала какая-то крупная революционерка и, по имеющимся сведениям, должна такого-то числа вечером на такой-то улице в Липках в Киеве встретить каких-то лиц. Фамилия революционерки неизвестна, но она носит глубокий траур. Требовалось проследить ее и лиц, с которыми она встретится, выяснить, кто они, и установить за ними строгое наблюдение. Этой дамой «в трауре» оказалась княгиня Святополк-Мирская, а встретившими ее лицами – подполковники Лукомский и Ронжин. Рассказав это, Корсак добавил: «Теперь вас из списка вычеркнули; но три года за вами наблюдали и вели дневник наблюдений». Какие-либо подробности о результатах наблюдений Корсак отказался сообщить, указав, что «криминального» ничего не выяснено.
Я вспомнил, что действительно как-то осенью 1904 года был вечер у генерал-квартирмейстера штаба округа Баланина и среди гостей были Мирская, я и Ронжин. Мы все решили ужинать не оставаться, но, чтобы не производить «сполох», решили, что первой выйдет княгиня Святополк-Мирская и подождет нас напротив, под каштанами, около квартиры князя Трубецкого. Я же и Ронжин к ней присоединимся и доведем ее до дому. Она после смерти своего мужа была еще в глубоком трауре. Отсюда и все недоразумение.)
