Много позже, при аресте на Кавказе (кажется, в Елизаветполе или Кутаисе) какого-то самозванца, пытавшегося арестовать губернатора за «бездействие власти», выяснилось, что это тот же N., действовавший в Харькове и побывавший уже в разных местах России и всюду стремившийся водворить порядок и подбодрить начальство, терявшее голову. О судьбе этого N. я ничего не знаю.
На Кавказе революционные вспышки прошли очень бурно. Положение было спасено войсками. Там, между прочим, составил себе репутацию «твердого администратора» командир Бендерского пехотного полка полковник Толмачев (Иван Николаевич), назначенный вслед за сим одесским градоначальником.
Докатилось революционное движение через Сибирь и до действующей армии. Главнокомандующий, генерал Линевич, растерялся и вместо того, чтобы «подтянуть вожжи», их распустил. Все его стремление было направлено на скорейшую демобилизацию армии и насколько возможно спешную отправку в Европейскую Россию эшелонов демобилизованных солдат. Надежной охраны станций и вообще железной дороги не было установлено; эшелоны отправлялись с ничтожными кадрами сопровождающих частей. В результате первые же эшелоны разгромили буфеты на станциях, нарушили графики и расстроили все железнодорожное движение по Сибирскому пути. Следующие эшелоны голодали, захватывали чужие паровозы, и в скором времени движение по Сибирскому железнодорожному пути почти совсем остановилось. На территории Сибири образовался ряд «республик». Положение стало катастрофическим. Спасено оно было тем, что двум энергичным генералам (Ренненкампфу и барону Меллер-Закомельскому) было поручено восстановить движение. Они на броневых поездах со следующими за ними еще эшелонами небольших, но надежных частей были двинуты к Иркутску с двух сторон: Ренненкампф со стороны действующей армии, а Меллер-Закомельский со стороны Москвы.
Действовали они решительно. Перевешали и расстреляли несколько сот человек и установили полный порядок. Конечно, либералы громили их за жестокость, но, конечно, выливали на них злость за срыв ими революции. Ценой казни нескольких сот человек были спасены очень и очень многие тысячи жизней, и была тогда спасена Россия от жесточайших потрясений.
Революция 1905 года дала страшный показательный урок русскому правительству и командному персоналу русской армии. Казалось, что он должен был бы запомниться, но, к несчастью для России, все его забыли очень и очень скоро.
Охота во время моей службы в КВО. 1897—1908 гг.
От моего отца, воспитанника Киевского кадетского корпуса (юнкерские классы) и уроженца Полтавской губернии, я знал, что в Юго-Западном крае (Киевская, Волынская и Подольская губернии) и в смежных с Киевской правобережных (по Днепру), Черниговской и Полтавской, губерниях очень хорошая и разнообразная охота.
Попав на службу в Киев, я, конечно, прежде всего стал наводить необходимые справки. Выяснилось, что охота действительно хорошая, но, чтобы попасть на хорошие угодья, надо установить соответствующие знакомства, так как хорошие охоты были или на землях у помещиков, разрешавших охоту только своим знакомым, или на казенных землях, где также пользование охотой было связано со знакомством с лесничими и прочими чинами крупной местной администрации. В Киеве существовало довольно крупное охотничье общество, но состав его членов был малосимпатичен. Пришлось удовольствоваться поступлением членом в местное офицерское охотничье общество, имевшее право на охоту в нескольких ближайших к Киеву казенных лесных дачах. Для болотной охоты оказалось возможным получать отдельные билеты на право охоты около устья Припяти и на Десне. Пока я не узнал мест и не свел соответствующих знакомств, в течение первых двух лет, приходилось охотиться на угодьях вблизи Киева; после же я наслаждался охотой во многих местах. Моими обыкновенными спутниками в наших странствованиях по разным местам были мои приятели по Академии Генерального штаба Иван Егорович Эрдели и Сергей Николаевич Розанов. Ниже я дам очерки по различным видам охоты.
ОХОТА НА БОЛОТНУЮ ДИЧЬ
Охота на болотную дичь разрешалась в России с Петра и Павла (29 июня по ст. ст.). Но к этому времени многие утиные выводки еще не летали, а молодые бекасы и дупеля были еще слишком малы. Поэтому во всех мало-мальски приличных охотничьих обществах вводилась поправка к государственному закону об охоте в том смысле, что охоту на бекасов и дупелей можно было начинать только с 15 июля. Этот же срок открытия охоты во многих обществах указывался и для охоты на уток.
В офицерском обществе в Киеве и в частном обществе, арендовавшем угодья у устья Припяти и на Десне, этих поправок к закону не было, и я с моими приятелями в 1897 году (первый год нашего пребывания в Киеве) отправились на охоту к устью Припяти 29 июня; кроме того, что не было этой «поправки к закону», мы не знали, когда становятся крупными молодые птицы в районе широты Киева. На первой же охоте мы убедились, что еще много слишком маленькой дичи, и в последующие годы мы никогда не начинали охоты раньше 10—15 июля.
Поездки на охоту к устью Припяти я и мои компаньоны очень любили. Выезжали (моряки не допускают выражение «выезжать на пароходе». На пароходе можно только «ходить»! Я употребляю слово «выезжали» потому, что так нам всегда казалось правильным, ибо мы ехали, а не шли пешком на охоту) мы на пассажирском пароходе, отходившем из Киева, насколько помню, в 5 часов вечера. Выезжали всегда накануне праздничного дня, так как по будням были мы все заняты.
Пароходы были небольшие, но чистенькие и уютные. В первом классе обыкновенно были свободные каюты (мы заказывали вперед); если же, паче чаяния, таковых не оказывалось (что случилось всего два-три раза за все время), мы располагались в общей каюте. Буфет на пароходах был всегда вполне удовлетворительный; кроме того, мы всегда имели с собой обильные закуски.
После отхода парохода мы обыкновенно устраивались на палубе вокруг принесенного из столовой столика закусить. Затем до темноты мы проводили время на палубе за чаем и стаканом вина, любуясь Днепром и его берегами.
Вечера обыкновенно были удивительно хороши. Время, в оживленной беседе, в охотничьих рассказах в ожидании предстоящей охоты, пролетало быстро. Чудная погода и прелестная обстановка отбивали сон. Но. пароход приходил к пристани у устья Припяти на рассвете, и благоразумие требовало спуститься в каюту и заснуть хотя бы на 4—5 часов.
Прерву свое описание охот у устья Припяти несколькими словами об «охотничьих рассказах», которые почти всегда возникают среди охотников, отправляющихся на охоту, и которые вообще охотники любят вести и при всяком удобном к тому случае. Существует масса анекдотов про охотничьи рассказы, про вранье охотников. Очень часто можно услышать: «врет как охотник», «я хоть и не охотник, но поврать люблю» и т. п.
Правда, охотничье «вранье» всегда считалось враньем безобидным, но все же к рассказам охотников большинство не охотников всегда относится или с иронией, или с недоверием. Мне, как охотнику, но хотевшему при рассказах о моих охотничьих случаях не уклоняться от истины, всегда было обидно чувствовать, что слушатели, как мне казалось, очень часто и меня заподазривали в преувеличениях, во вранье.
