Так или иначе, а Остерман не самый худший сын своего времени, и его действия безусловно подчинялись внутренней морали, возможно не стандартной, но четко расставлявшей границы между «можно» и «нельзя».
Но возможен и другой ответ: Остерман так фантастически честолюбив, что ему не доставляли удовольствия никакие материальные доказательства его могущества. Ему достаточно было сознания, что все подчиняются его власти, что он все держит в своих руках. А мздоимство и взяточничество могли, напротив, ослабить и погубить его, как в результате они погубили его «заклятого друга» Меншикова. Возможно, отказываться от взяток его заставляли осторожность и предусмотрительность. Каждый, как водится, может сам решить, какая из версий нравится ему больше.
* * *
Во-вторых, «орудием», если не «оружием» юного Остермана стало неплохое образование и, по всей видимости, уважение к знаниям, к учености. Его отец, пастор, происходил из семьи уже давшей родному городу несколько священников, адвокатов и правоведов и даже одного бургомистра. Может быть, пастор Йоганн Конрад Остерман и был беден, как уверяет первый биограф его сына, – русский историк, князь Петр Владимирович Долгоруков, – но все же не настолько, чтоб не оплатить сыну обучение сначала в городской гимназии, а затем и в Йенском университете. Созданное сравнительно недавно, в середине XVI века, как школа протестантских пасторов, это учебное заведение сохранило тем не менее все традиции средневековых университетов – четыре классических факультета: изящных искусств, теологии, права и медицины. Особенно представительный философский факультет, его профессора были известны во всей Германии. Но Генрих выбрал для себя иную специальность, правоведение, надеясь, по-видимому, стать еще одним из длинной череды уважаемых и респектабельных юристов по фамилии Остерман. Соблюдались в университете также негласные традиции, в частности традиция студенческих дуэлей и пьяных драк в кабаках. Во время одной из таких то ли честных поединков, то ли поножовщин, крепко выпивший Остерман умудрился тем не менее заколоть своего противника, оказавшегося дворянином из хорошей семьи, и теперь победителю пришлось бежать из родной Германии.
Долгоруков пишет, что Остерман с детства был таким, каким его знали позже в России: «С ранних лет нрав холодный и, по-видимому, бесстрастный, ум острый, дальновидный и тонкий». Такая рано развившаяся рассудительность плохо согласуется с дуэльной историей. Вероятно, Генрих вы работал с годами бесстрастный холодный ум, и возможно, дуэль послужила хорошим уроком: как можно из-за минутной запальчивости лишиться всего и похоронить свои планы.
К. И. Крюйс
Но как бы там ни было, а жизнь теперь нужно строить заново, и Остерман бежит от судебного преследования в Нидерланды, в город Амстердам. Там он познакомился с небезызвестным Корнелиусом Крюйсом и тот взял юношу на службу секретарем.
Личность Крюйса в своем роде замечательная. Сын портного, уроженец Норвегии, нанялся на голландский корабль в 14 лет, после смерти отца, в 25 лет стал капитаном торгового судна «Африка». Не брезговал он и каперством – захватом торговых кораблей неприятеля (в данном случае французских) по «лицензии» одной из воюющих сторон (в данном случае – Нидерландов). Позже сидел во французской тюрьме, служил в амстердамском адмиралтействе, едва не уволили за растраты, но тут как раз молодой русский царь нанял Крюйса для строительства своего военно-морского флота.
Это было в 1697 году, во времена Великого посольства. Крюйс съездил в Россию, работал на верфях в Воронеже и в Архангельске, и в 1702 году вернулся в Нидерланды, для вербовки морских офицеров и матросов. Тогда он и нанял Генриха Остермана. Почему вдруг морскому капитану понадобился секретарь? Дело в том, что Крюйс по приказу Петра привез с собой 150 юнцов, почти подростков, которых должен был распределить на голландские корабли в качестве юнг и матросов. Но Крюйс задержался в пути и приехал в Голландию уже поздно осенью, когда большинство кораблей укомплектованы и готовились выйти в море либо уже ушли. К тому же многие из русских были слишком юны и не говорили ни на голландском, ни на каком другом иностранном языке, и капитаны просто отказывались брать их в команду. Крюйсу пришлось проявлять чудеса изобретательности, пристраивая русских – кого на китобойные суда, кого в учение к кузнецам, портным, плотникам, слесарям и другим ремесленникам. Самых способных он отдал в немецкие школы, и вообще заботился о юнцах, как о родных детях. Вся эта работа требовала заполнения большого количества бумаг, кроме того Крюйс ни на минуту не забывал о вербовке солдат и офицеров, так что расторопный и грамотный секретарь был ему необходим как воздух. И по-видимому, Крюйс остался доволен работой Остермана, потому что в 1704 году, когда пришло время возвращаться в Россию, пригласил его с собой. Остерман оказался в хорошей компании. Вместе с ним и Крюйсом в Россию приехали будущий великий полярный исследователь Витус Беринг, будущий адмирал Питер Бредаль, а еще художники, скульпторы и архитекторы, которым предстояло возводить и украшать новую столицу. Всего 450 человек и еще 177 человек прибыли годом позже.
Возможно, Остерман начал учить русский язык еще в Германии, улаживая многочисленные проблемы подопечных Крюйса. Возможно, он принялся за его изучение только в России. Бесспорно одно: через несколько лет он знал этот язык в совершенстве, что позволяло ему завоевывать друзей и не давало его врагам сговариваться за его спиной. Кроме родного немецкого и обязательной для будущего правоведа латыни, он также знал французский и итальянский языки, и был ценным приобретением, если не для русской армии, – а Остерман, кажется, никогда не желал сделать военную карьеру, то для русского двора.
2
Генрих был не первым Остерманом, отправившимся в Россию: несколькими годами раньше туда уехал его родной брат и теперь он служил учителем у дочерей Прасковьи Федоровны, вдовы старшего единокровного брата Петра, царя Иоанна. Возможно этим постом он также обязан Крюйсу и возможно именно он познакомил младшего брата с адмиралом.
По легенде именно Прасковья Федоровна стала называть Генриха Андреем Ивановичем. Но историки утверждают, что он принял это имя только перед женитьбой, т. е. в 1720 году. Как бы там ни было, но Остерман-младший вместе с Крюйсом вернулся в Россию, где вскоре на грамотного, расторопного и сметливого юношу обратил внимание Петр.
Теперь Остерман больше не работает на Крюйса. С 1708 года он служит в Посольском приказе «толмачем», получая 200 рублей в месяц – сумму вполне достаточную для безбедной жизни в Москве.
Через два года он отправляется в Польшу, Пруссию и Данию, чтобы известить их правителей о том, что русская армия взяла Ригу и побудить их принимать более активное участие в Северной войне.
В 1718 году вместе с русскими дипломатами и Борисом Петровичем Шереметевым и Петром Петровичем Шафировым, (главой посольской канцелярии и непосредственным начальником) он участвовал в подписании Прутского мира, спасшего русскую армию от полного уничтожения, но отнявшего у России только что захваченные порты на Азовском море. Сам Шафиров вместе с молодым графом Михаилом Шереметевым, старшим сыном Бориса Петровича, остался у турок в заложниках. Михаилу не суждено вернуться в Москву. Он проведет в заточении три года, сойдет с ума и умрет в Киеве, по дороге на родину.
