Эпитафию Потемкину написал на греческом языке архиепископ Евгений Булгар. В ней князь Таврический уподобляется Периклу, знаменитому государственному вождю, полководцу и покровителю наук и искусств древней Греции. Еще один русский поэт и переводчик В.П. Петров, как и Державин, сравнивал его в своей элегии с Меценатом.
Пушкин собирал анекдоты о Потемкине. Он записал также рассказ родственницы Натальи Николаевны «старухи Загряжской», которая хорошо знала придворное общество екатерининских времен. Однажды Наталья Кирилловна рассказала ему такую историю: «Потемкин приехал со мною проститься. Я сказала ему: „Ты не поверишь, как я о тебе грущу“. – „А что такое?“ – „Не знаю, куда мне будет тебя девать“. – „Как так?“ – „Ты моложе государыни, ты ее переживешь; что тогда из тебя будет? Я знаю тебя, как свои руки: ты никогда не согласишься быть вторым человеком“. Потемкин задумался и сказал: „Не беспокойся; я умру прежде государыни; я умру скоро“. И предчувствие его сбылось. Уж я больше его не видала».
А один из биографов светлейшего князя, живший в конце XIX – начале XX века Василий Васильевич Огарков, начинает книгу о Потемкине такими словами: «Князь Потемкин-Таврический – это громкое и блестящее имя давно привлекало внимание историков и поэтов. Его необычайное возвышение и могущество, необыкновенная жизнь, закончившаяся такою же необыкновенною смертью, интересовали и тех, и других. В литературах различных стран ему посвящены исследования, поэмы и романы. Одни из историков новейшего времени и современники князя смотрели на него, как на „язву России“ и как на человека, отличавшегося только возмутительными пороками; другие, находя, что он не стеснялся никакими нравственными догмами, в то же время признавали за ним огромные таланты и большие заслуги перед государством. И этими противоречивыми взглядами, составляющими удел многих людей необыкновенных, наполнена почти вся литература о Потемкине. Но можно думать, что все эти разноречия способны слиться в том представлении о личности временщика, по которому он, являясь лицом, наделенным несомненными дарованиями и оказавшим большие государственные заслуги, в то же время в высокой степени обладал пороками своей эпохи, еще шире проявившимися в нем благодаря его кипучей, необузданной натуре и могуществу».
Завершить этот «парад цитат» будет уместно отзывом современных историков В.Г. Кипниса и М.А. Гордина, написавших предисловие к сборнику документов, озаглавленному «Потемкин. От вахмистра до фельдмаршала», вышедшему в издательстве «Пушкинский фонд» в 2002 году. Вот что пишут они о нашем герое: «О причинах неограниченного, как казалось, влияния Потемкина на императрицу современникам оставалось только гадать, так как оно не могло быть разумно объяснено без понимания скрытого единства их победного духовного настроя, и разумеется, без знания их безоглядных и никому, кроме них, по сути своей неведомых замыслов. Вознесенный высоко над всеми без изъятия согражданами, князь Таврический явно выпадал из привычной системы общественных и придворных связей. Положение любимца и баловня судьбы, наделенного земными благами, сверх всякого вероятия, амплуа героя, удостоенного всех мыслимых наград и почестей за подвиги, официально признанные геркулесовскими, – все это в глазах уже современников, а тем более потомков превращало Григория Александровича в фигуру мифологическую, чья жизнь не могла уместиться в пределах нормального человеческого существования и не укладывалась в рамки биографии, но просилась в былинное сказание, в эпическую повесть. Мифологический оттенок присутствовал даже в рассказах людей, лично и подолгу связанных с Потемкиным. Из одного воспоминания в другое переходят повторяющие друг друга эпитеты, герой которых уже больше литературный персонаж, чем реальная личность. В ряде таких эпизодов самый расхожий – картина смерти полубога и сибарита на жестком одре, на голой земле, в придорожной пыли, во прахе. И тут же анекдоты о крымском вояже императрицы Екатерины и демонстрации пресловутых „потемкинских деревень“. Тут и многочисленные вариации на тему беспричинных приступов желчной хандры с ее оборотной комической стороной (растерянность и трепет не смеющих подступиться к мрачному патрону клевретов и презрительная издевка над ними Потемкина). И множество рассказов – порою явственно вырастающих из домыслов и сплетен – о бесконечных чудачествах и причудах князя, его феноменальной памяти, неуемной любознательности, беспечности и лени, предусмотрительности и неугомонности, его обжорстве, сластолюбии, расточительности»…
Кем же был человек, оставивший по себе такую память? И чем он заслужил столь разноречивые отзывы?
2
Григорий Александрович из семьи небогатого смоленского дворянина, который, как и многие люди с амибициями, выводил свой род из польской шляхты. Александр Васильевич – отец нашего героя, когда-то участвовал в Полтавской битве и в Прутском походе, потом вышел в отставку и поселился в Москве. Был он, как говорили тогда, «крутого нрава» и «без царя с голове». Вот какую историю об отце нашего героя передает Огарков: «Рассказывают еще, что он, явившись для освидетельствования в военную коллегию, чтобы уволиться по болезни, причиненной ранами, полученными в сражениях, от службы, и узнав в одном из присутствовавших членов служившего у него когда-то в роте унтер-офицером, сказал:
– Как? И он будет меня свидетельствовать! Я этого не перенесу и останусь еще в службе, как ни тяжки мои раны!
Г.А. Потемкин
И он, действительно, после того остался еще 2 года на службе».
Отец умер в 1746 году и мать с Григорием и дочерьми перебралась в Москву.
Она отдала сына в пансион Иоганна-Филиппа Литке, бывшего ректора знаменитой Петершулле. После службы в Петербурге, Литке уезжал в Швейцарию, потом вернулся в Россию, поселился в Москве, стал пастором в новой немецкой общине и открыл частный пансион. С 1756 года Литке стал первым учителем немецкого языка в гимназии при Московском университете, куда след за ним поступил и Потемкин. Позже он учился в самом университете, где прославился благодаря блестящим способностям и совершенно невозможному характеру. Вот что рассказывает о его юности его дальний родственник Лев Энгельгардт: «Поэзия, философия, богословие и языки латинский и греческий были его любимыми предметами, он чрезвычайно любил состязания и сие пристрастие осталось у него навсегда. Во время своей силы он держал у себя ученых раввинов, раскольников и всякого звания ученых людей. Любимое его было упражнение: когда все разъезжались, призывал их к себе и стравливал, так сказать, а между тем сам изощрял себя в познаниях». Звучит как байка, вроде тех «анекдотов о Потемкине», которые записывал Пушкин. Но эту байку рассказал Энгельгарту сам светлейший и, возможно, она отражает то, каким человеком он хотел прослыть у современников и потомков. В XVIII веке еще не существовало образа денди – джентльмена, который с пренебрежением относится к светским условностям, подчиняясь лишь внутреннему компасу. Но уже существовал образ «чудака» – обязательно дворянина, который повинуется только собственным прихотям и также не желает признавать условностей. Кажется, Потемкин хотел прослыть таким чудаком, по крайней мере в зрелые годы.
