Завершает этот «парад цитат» рассказ дворянина Новгородского уезда Николая Александровича Качалова: «Аракчеев большую часть года проживал в Грузине, и вся знать обоих полов считала своею обязанностью ездить на поклон к временщику. Несмотря ни на какое высокое положение, никто не смел переправляться через реку и подъехать к дому, а все останавливались на другом берегу и посылали просить позволения. От того, скоро ли получалось это разрешение, измерялась степень милости или немилости приехавшим; нередко случалось, что приехавший получал отказ в приеме и возвращался в Петербург. Проезжали 120 верст на почтовых. Начиная от Чудова до границы Тихвинского уезда, по дороге к Тихвину, Аракчеевым было устроено шоссе, существующее до настоящего времени. Во время всемогущества временщика шоссе было заперто воротами, устроенными в каждом селении, и Аракчеев дозволял проехать по своей дороге только тому, кому желал оказать особую милость, и тогда выдавал ключи для отпирания ворот. Все же проезжающие должны были ездить по невозможной грунтовой дороге, проложенной вдоль шоссе. Замечательно падение, почти моментальное, всех временщиков. Только что получено было известие о кончине императора Александра I, не было никаких официальных распоряжений, и сам Аракчеев, и вся Россия признала, что власть его окончилась. В это самое время проезжала в Петербург белозерская помещица (Екатерина Васильевна Рындина, бой-баба). Она топором разбила все замки на воротах шоссе, первая проехала без позволения, и с тех пор дорога поступила в общее употребление, замки не возобновлялись, и Аракчеев этому покорился».
* * *
Хрестоматийная фраза «Государство – это я!» приписывается французскому королю Людовику XIV. Обстоятельства, в которых она якобы произнесена, таковы: в апреле 1655 года на заседании парламента Франции, обращаясь к депутатам, король заявил: «Вы думаете, господа, что государство – это вы? Ошибаетесь! Государство – это я!» По-видимому, эта фраза означала декларацию предельного абсолютизма, сосредоточения всей власти в одной священной персоне монарха. Но, как показывает опубликованный протокол этого заседания парламента, Людовик XIV ничего подобного не говорил. Но он действительно стал воплощением французского абсолютизма, и речь шла не только о ритуальном возвеличивании «короля солнца», но и о том, что при нем резко возросла власть короля и усилилась государственная централизация. Недаром после того, как в 1661 году скончался первый министр Франции Джулио Мазарини, Людовик XIV заявил, что отныне он сам будет своим первым министром. Англичане приписывают эту фразу своей любимой королеве Елизавете I, которая действительно тяготела к самовластию, но, впрочем, ей не раз приходилось идти на уступки своему парламенту.
С полным правом эту фразу могли повторить и русские монархи, твердо державшие в своих руках все три ветви власти. Но, может быть, эта фраза подошла бы и Аракчееву? Он мог бы вложить в нее иной смысл. Всю свою жизнь Алексей Андреевич стремился вылепить из себя не только идеального подданного, но и идеального гражданина, преданного без лести, не просто послушного, но инициативного, отдающего все силы и способности государству, которое для него персонифицировалось в Государе. Возможно, это и была его утопия: общество, состоящее из таких граждан, преследующих не личные интересы, а исключительно общественные. И странным образом эта утопия совпала с утопией Александра. Помните слова Чарторыйского: «Он охотно согласился бы, чтобы каждый был свободен. Лишь бы все добровольно исполняли одну только его волю». Аракчеев и оказался таким идеальным гражданином. Не случайно он отказался от многих орденов, которыми был награжден, но каждое награждение и каждый свой отказ записывал на отдельном листке и вкладывал эти листки в свое евангелие: верноподданный должен быть бескорыстен, но не должен быть неблагодарным.
За это его не любили другие, менее идеальные граждане, полагавшие, что не они существуют для государства, а государство для них. Среди этих неидеальных граждан был, в частности, Александр Сергеевич Пушкин, написавший на Аракчеева две злые эпиграммы. Впрочем, первая из них, возможно, только приписывается Пушкину. Звучит она так:
В столице он – капрал, в Чугуеве – Нерон:
Кинжала Зандова везде достоин он.
О чем в ней идет речь? В городе Чугуеве размещалось военное поселение, в котором в 1819 году вспыхнул бунт, жестоко подавленный по приказу того же Аракчеева. А «Зандов кинжал» – кинжал Карла Людвига Занда – немецкого студента, убившего консервативного писателя и журналиста Августа фон Коцебу, занимавшегося травлей студенческих организаций.
Вторая эпиграмма совершенно точно написана Пушкиным:
Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель,
И совету он учитель,
А царю он друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести,
Б. ди грошевой солдат.
Вы наверняка «услышали» в этих строках зло обыгранный девиз Аракчеева «без лести предан». «Грошевой солдат» – персонаж из скабрезной песенки «Солдат бедный человек…» предан «блуднице», под которой подразумевалась, конечно же, Настасья Минкина.
Пушкину суждено пережить Аракчеева и в 1834 году, узнав о его смерти, поэт написал жене: «Аракчеев тоже умер. Об этом во всей России жалею я один – не удалось мне с ним свидеться и наговориться». Как жаль, что мы так и не узнаем о чем поэт хотел поговорить с «Чугуевским Нероном», и что бы он ему ответил…
Глава 8. Александр Михайлович Горчаков
1
Одной из бесспорных заслуг Сперанского перед русской культурой есть составление проекта Лицея – элитного учебного заведения, которое должно было выпустить новую генерацию российских чиновников. «Учреждение лицей целью имеет образование юношества, особенно предназначенного к важным частям службы государственной, – писал он в проекте, представленном императору. – Сообразно сей цели, лицей составляется из отличнейших воспитанников, равно и наставников и других чиновников, знаниями и нравственностию своею общее доверие заслуживающих». Сам Сперанский в то время еще не потерял надежду преобразовать Россию в «республиканскую монархию», а такое государство требовало управленцев нового типа: одновременно грамотных и ответственных, высокообразованных и преданных идеалам гуманизма. Это еще одна утопия, которую тем не менее Сперанский надеялся осуществить. Именно поэтому, согласно уставу Лицея, учеников в первые годы обучения запрещалось отпускать даже на каникулы. Дома под влиянием родителей они могли вернуться к идеалам «старого мира». Только достаточно укрепившись в новом образе мышления они могли встретиться со своей семьей и с большим светом.
Александр I, подписавший 12 августа 1810 года указ об учреждении в Царском Селе лицея для «образования юношества, предназначенного к важным частям службы государственной», в то время полностью разделял идеи Сперанского. Кроме того, он пытался осуществить маленький, но на свой лад не менее амбициозный проект: хотел, чтобы его маленькие братья Николай и Михаил воспитывались вместе с лицеистами, «в гуще народа» и на всю жизнь сохранили тот дух равноправия и братства, который должен был царить в Лицее. Возможно, именно благодаря этому тайному проекту Александра первому директору Василию Федоровичу Малиновскому удалось добиться запрета на телесные наказания в стенах Лицея – это единственное учебное заведение в России того времени, где детей не секли. Затея Александра не удалась: вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать великих князей, оказалась против того, чтобы удалять детей из семьи. Александр не стал в ней спорить, тем более, что всем уже было понятно, что предстоит большая и тяжелая война. Удалась ли затея Сперанского?
