21 августа 1856 года Россия выпустила ноту, в которой заявила, что порывает со Священным союзом, не будет больше вмешиваться в европейские дела и сосредоточится на внутренних проблемах. В циркулярной депеше, содержание которой посольствам приказано довести до сведения иностранных правительств, были такие слова: «Россию упрекают в том, что она изолируется и молчит перед лицом таких фактов, которые не гармонируют ни с правом, ни со справедливостью. Говорят, что Россия сердится. Россия не сердится, Россия сосредотачивается». Они моментально стали крылатыми. Политики гадали чего в них больше: обещания или скрытой угрозы.
Александр II
Большинство же русских восприняли сдачу Севастополя, Парижский договор и последующую внешнюю политику России, как единую череду позорных поражений и громко недоумевали, как Бог и русские святые, а главное – русский царь, могли допустить подобное унижение. Но Горчаков чужд патриотической риторике, политику, которую он намеревался вести, он называл «политика тихого голоса»: в Европе много стран и у каждой есть свои нужды и интересы, если сосредоточиться на них, почва для альянсов и пути решения обязательно найдутся.
* * *
В сентябре 1857 года королю Вюртенберга, тестю великой княгини Ольги, исполнилось 70 лет. Воспользовавшись удачным предлогом, он пригласил на празднование и Александра II, и Наполеона III. Правда, переговоры между двумя владыками ни к чему не привели, но они хотя бы смогли посидеть за одним столом. Спустя год Франция сама проявила инициативу: она собиралась вместе с Сардинией изгнать австрийцев из Италии, и ей был необходим авторитет России. Россия обещала соблюдать дружеский нейтралитет и сосредоточить у границы с Австрией несколько российских корпусов, чтобы сковать часть австрийских вооруженных сил на востоке. Анна Тютчева записывает в дневнике: «Когда государь говорит об Австрии, его лицо принимает прекрасное выражение ненависти, радующее сердце, это лучшая гарантия, что мы не впадем больше в глупую ошибку, так дорого стоившую России. Императрица рассказывала мне, что недавно на танцевальном вечере у Ольденбургских добрейший принц Петр
[40] затеял с ней политический разговор с тем, чтобы доказать ей, что Австрия совершенно права и что не подобает быть заодно с теми, кто нападает на ее итальянские владения. На это государь сказал: „О, у нас здесь не мало трусов, которые думают так же и дрожат при мысли о войне и желают только одного, как можно скорее восстановить приятельские отношения с Австрией“. Это верно. Атмосфера полна Deutsche Stromungen
[41], как их остроумно называет великая княгиня Елена Павловна. Барон Петр Мейендорф, мнение которого имеет большое значение при дворе, его жена, сестра графа Буоля, военный министр Сухозанет
[42], министр Чевкин
[43], Панин, Долгорукий – все они на стороне Австрии, все они твердят, что, владея Польшей, нельзя поддерживать права угнетенных народностей. Но Горчаков теперь держит себя превосходно».
Конечно, злорадство – это чувство, которое не должно быть знакомо дипломату, но, возможно, Горчаков все же испытал его в этот момент. Однако он понимал также, что чрезмерное усиление Франции не на руку России. Горчаков решает укрепить отношения с Пруссией, а в Россию приезжает новый посланник Прусского двора – молодой Отто фон Бисмарк. Он знаком с Горчаковым еще по франкфуртскому сейму и глубоко уважал русского коллегу.
* * *
Позже противостояние Бисмарка и Горчакова писатель Валентин Пикуль назовет «Битвой железных канцлеров». Пока же молодой немецкий дипломат является почтительным учеником старшего коллеги. А Горчаков начинает говорить о том, что «сосредоточение» России окончено и она готова еще раз выступить гарантом мира в Европе. Он заявляет: «Это уже вопрос не об итальянских интересах, но об интересах общих, присущих всем правительствам; это вопрос, имеющий непосредственную связь с теми вечными законами, без которых ни порядок, ни мир, ни безопасность не могут существовать в Европе. Необходимость бороться с анархией не оправдывает сардинского правительства, потому что не следует идти заодно с революцией, чтобы воспользоваться ее наследством».
Но в январе 1861 года тяжело больной и практически лишившийся рассудка король Фридрих Вильгельм IV скончался, и его место занял бывший регент Вильгельм I, после чего Бисмарка перевели послом в Париж. В 1865 году он уже министр-президент и готов начать войну с Австрией. Предметом спора становятся многострадальные северные княжества – Шлизвиг и Голштиния, только что захваченные в войне с Данией, где Австрия и Пруссия были союзниками. Но все понимают, что речь идет не о них, а о господстве в Европе. По крайней мере, на тех ее территориях, где говорят по-немецки.
Россия в этой схватке оказывается союзницей Пруссии. Военные действия длились семь недель. Австрийцы понесли потери, в три раза превышающие потери пруссаков и в шесть раз – итальянцев. Италия получает Венецианскую область и делает еще один шаг к объединению. Пруссия получает Шлезвиг и Голштинию и заключает Северогерманский союз с немецкими княжествами. Рейнский союз, как политическое образование, прекращает свое существование.
В 1870 году Пруссия развязывает новую войну – на этот раз с Францией. За несколько недель прусские войска стерли с лица земли французскую армию и в начале следующего года пруссаки вошли в Париж, а Наполеон потерял корону. После этой победы Бисмарк вплотную занялся объединением Германии. Именно эту задачу он считал своей миссией и получил за это почтительное прозвище «кузнеца Германии». Россия снова сохраняет нейтралитет.
* * *
19 октября 1870 года Горчаков разослал странам, подписавшим Парижский договор, циркулярную депешу. Речь в ней шла о неизбежных нарушениях договора, которые уже произошли и неизбежно будут происходить. Причем нарушителем являлась отнюдь не Россия. «Неоднократно и под разными предлогами проход через проливы был открываем для иностранных военных судов и в Черное море были впускаемы целые эскадры, присутствие которых было посягательством против присвоенного этим водам полного нейтралитета.
Таким образом, при постепенном ослаблении предоставленных трактатом ручательств, в особенности же залога действительной нейтрализации Черного моря – изобретение броненосных судов, неизвестных и не имевшихся в виду при заключении трактата 1856 года, увеличивало для России опасности в случае войны, значительно усиливая уже весьма явное неравенство относительно морских сил.
