В таком положении дел император должен поставить себе вопрос: какие права и какие обязанности проистекают для России из этих перемен в общем политическом положении и из этих отступлений от обязательств, которые Россия не переставала строго соблюдать, хотя они и проникнуты духом недоверия к ней?» В связи с этими нарушениями Александр II объявил, что «не может долее считать себя связанным обязательствами трактата 18-го/30-го марта 1856 года, насколько они ограничивают его верховные права в Черном море» и не требует его соблюдения от Турции.
Заявление было услышано, и Россия, которая обзавелась новыми могущественными союзниками, сумела настоять на своем, Лондонская конвенция 1871 года окончательно вернула России право на Черноморский флот.
Один из подчиненных и друзей Горчакова, дипломат и поэт Федор Иванович Тютчев написал по этому поводу:
Удар последний и громовый,
Он грянул вдруг, животворя;
Последнее в борьбе суровой
Теперь лишь высказано слово;
То слово – русского царя.
И все, что было так недавно
Враждой воздвигнуто слепой,
Так нагло, так самоуправно,
Пред честностью его державной
Все рушилось само собой.
И вот: свободная стихия, –
Сказал бы наш поэт родной, –
Шумишь ты, как во дни былые,
И катишь волны голубые,
И блещешь гордою красой!..
Пятнадцать лет тебя держало
Насилье в западном плену;
Ты не сдавалась и роптала,
Но час пробил – насилье пало:
Оно пошло как ключ ко дну.
Опять зовет и к делу нудит
Родную Русь твоя волна,
И к распре той, что бог рассудит,
Великий Севастополь будит
От заколдованного сна.
После подписания Лондонской конвенции Горчаков получил титул светлейший князь. Он знал, что этот титул заслужен.
5
В 1875 году заполыхали Балканы – начались восстания против турецкого ига в Боснии и Герцеговина, им на помощь пришли сербы и черногорцы. В апреле 1876 года вспыхнуло большое восстание в Болгарии. Осенью того же года Горчаков получил известие о восстании в Сербии и жестоком подавлении его турками. Он немедленно переслал это сообщение Александру, и тот созвал совещание в Ливадии. Если верить воспоминаниям канцлера, то именно он убедил императора не ограничиваться выражением сочувствия сербам и начать решительные действия, сказав: «Ваше Величество! Теперь не время слов, не время сожалений: наступил час дела». И предложил отправить телеграмму в Константинополь, в которой «повелевалось послу нашем немедленно объявить Оттоманской Порте решительную волю государя императора, что если турки не остановятся тотчас же в своем стремлении на Белград и не выступят из пределов Сербии, то посол наш в 24 часа должен оставить Константинополь». Угроза подействовала, «турки остановились и вышли из Сербии, Сербия была спасена», – с гордостью замечает Горчаков. И тут же пишет, что был противником войны с Турцией, что он считал необходимым провести конференцию в Берлине до, а не после начала войны, и добиться от европейских стран активного участия в защите христиан на Балканах. Но Анна Тютчева, тогда уже Аксакова, вспоминает, как сначала Россия скрывала свою заинтересованность в решении балканской проблемы. В те дни бывшая фрейлина записала в дневнике: «Вскоре мы получили весьма грустное письмо от Протича
[44]. Он сообщал, что его пригласили к министру иностранных дел и князь Горчаков принял его как нельзя худо, заявив ему: „Сударь, вы приехали сюда, чтобы заключить соглашение о государственном займе. Я буду счастлив, ежели вы найдете в русском обществе людей, которые изъявят готовность предоставить вам этот заем, желаю вам всяческих успехов, но знайте, что русское правительство не даст вам ни копейки. Вы начинали войну в Сербии без нашего ведома, теперь выпутывайтесь как можете!“
Протич вышел от министра сильно сконфуженный. Тем не менее не прошло и недели, как мой муж и несколько других директоров частных банков Москвы были вызваны телеграммами в Москву на тайное совещание, где всем им было приказано открыто оплатить государственный заем Сербии, но на самом деле он тайно будет обеспечен государственным банком, который тайно перечислит средства частным банкам, тем остается только публично осуществить предоставление займа.
С самого начала восточного кризиса наше правительство неизменно следовало двойственной линии поведения, публично выказывая перед лицом Европы, враждебной к благоприятному для славян решению вопроса, полное безразличие, почти враждебность по отношению к славянским народам, поднявшимся против бесчеловечного турецкого ига, но вместе с тем всеми мыслимыми тайными способами проводя традиционную историческую политику России на Востоке. На мой взгляд, такая политика, в коей отсутствуют достоинство и величие, не может привести к желанной цели. Нельзя обмануть Европу и обрести в ней верных друзей и союзников среди правительств, которым слишком хорошо известно, что Россия не может выступить против славянских интересов или даже просто остаться нейтральной, не отрекшись от себя самой, и которые не могут поверить в искренность наших отношений с Австрией и Англией, готовыми ради своих корыстных интересов задушить любые действия, направленные на обретение славянами свободы и независимости».
Весной 1877 года, на волне общего энтузиазма, Александр двинул русские войска на Балканы. Кроме кадровой армии с ними отправились пять тысяч добровольцев. Вся страна собирала деньги на оснащение русской армии, организацию полевых лазаретов, закупку оружия. Противостояние было героическим, но и кровопролитным. В русском языке появились слова «Плевна» и «Шипка», как имена нарицательные, символизирующие героизм русского солдата, в обществе восхищались благородным стремлением Александра избавить болгар и сербов от турецкого ига, но одновременно возмущались бездарным командованием брата царя великого князя Николая Николаевича и бессмысленной гибелью российских солдат при штурме той же Плевны или при обороне Шипкинского перевала. В русских городах появились памятники героям войны, но не было самого главного памятника, пресловутого «креста на святой Софии».
Русские войска остановились в предместьях Стамбула. Великий князь Николай Николаевич писал брату, высказывая «свое крайнее убеждение, что при настоящих обстоятельствах невозможно уже теперь остановиться и, ввиду отказа турками условий мира, необходимо идти до центра, т. е. до Царьграда, и там покончить предпринятое Государем святое дело». Через несколько дней он отправляет еще одно письмо: «Если не получу Твоего приказания остановиться, благословением Божиим, может быть, буду скоро в виду Царьграда!.. все в воле Божией». Военный министр Д.А. Милютин записывает в эти дни в дневнике: «Подозреваю, что великий князь Николай Николаевич нарочно тянет переговоры, с той целью, чтобы продолжать продвигаться все вперед и иметь наслаждение вступить в Константинополь. Вчера я высказал эту мысль государю и по его приказанию отправил вчера же вечером телеграмму к великому князю с повелением ускорить заключение перемирия, коль скоро Порта действительно примет заявленные нами основания мира. Еще сегодня утром государь был очень озабочен тем, что замедление в переговорах подает новый повод к враждебным против нас толкованиям и недоверию. В Вене и Лондоне эксплуатируют это неловкое положение».
