Александр не решился штурмовать Стамбул, опасаясь вновь, как уже было под Севастополем, столкнуться с оппозицией большей части Европы. Он получает известие о том, что Англия уже ввела свой флот в Мраморное море, и идет на подписание мирного договора 19 февраля 1878 года в Сан-Стефано. Турция признавала государственную независимость Румынии, Сербии и Черногории. Великий князь Николай Николаевич и император обменялись телеграммами, в которых поздравляли друг друга с заключением мира. Николай не забывает напомнить брату: «Господь сподобил Вас окончить предпринятое Вами великое святое дело: в день освобождения крестьян Вы освободили христиан из-под ига мусульманского». А Александр отвечает: «Лишь бы европейская конференция не испортила то, чего мы достигли нашей кровью».
Еще в начале 1876 года Александр II через Горчакова потребовал от Пруссии поддержки российской политики на Балканах. Теперь судьба российских завоеваний должна была решиться на Берлинском конгрессе, который начал свою работу 1 июня 1878 года. Бисмарк играет на нем ведущую роль.
Худшие опасения Александра сбылись. «Тихий голос» Горчакова потерял свою силу убеждения, Бисмарк действовал в интересах Пруссии, объединился с Британией и со вчерашним врагом – Австрией и одержал решительную победу: России пришлось примириться с потерей независимости Болгарии, в Боснию и Герцеговину введены австрийские войска, а Англия захватила Кипр. Но сохранили свою независимость, хотя и утратили часть территорий, Сербия, Черногория и Румыния, а Россия получила часть территории Кавказа. В очередной раз равновесие между европейскими державами было восстановлено, и в очередной раз – не надолго.
С российской стороны Берлинский трактат от 1 (13) июля 1878 года подписали князь А.М. Горчаков, граф П.А. Шувалов (посол в Лондоне) и П.П. Убри (посол в Берлине). Но Горчаков был болен и большую часть переговоров вел Шувалов. Сам Александр Михайлович вспоминал об этом событии так: «Берлинский трактат есть самая черная страница в моей служебной карьере». И уверял, что когда он дал прочитать свои воспоминания императору, то Александр написал рядом с этой фразой: «И в моей тоже».
* * *
Далеко не все сторонники молодого императора были в восторге от старого дипломата.
«После Крымской войны, – писал предводитель славянофилов Иван Сергеевич Аксаков, – наступил в истории нашей дипломатии тот период ничтожества, позор которого не только не потонул в блеске наших достославных военных подвигов 1877 г., но, напротив, сумел затмить даже и этот блеск; период, который венчался Берлинским трактатом, этим срамным клеймом, выжженным на челе победоносной России, период, в котором только и есть одна блистательная страница – дипломатический отпор дипломатическому общему на нас походу Европы во время последнего польского мятежа, – но и этот отпор произведен был нашей дипломатией не самою по себе, а под натиском общественного мнения России».
Он подразумевал Польское восстание 1863–1864 года, когда Россия столкнулась с сопротивлением Англии, Австрии и Франции, поддержавших стремление поляков к независимости. Тогда, в апреле 1863 года, Горчакову удалось, используя «политику тихого голоса», убедить страны Европы, что такая «подножка» России будет не в их интересах. В начале 1864 года последние отряды восставших разгромили. Позже, уже в Баден-Бадене, доживая последние дни, Горчаков будет с убежденностью говорить, что «Россия по отношению к этому краю должна, разумеется, смотреть на него, как на свою необъемлемую часть. Раз борьба покончена мечом, раз история решила эту борьбу в пользу России – Польша не должна быть отделена от судьбы России, каждое восстание должно быть немедленно подавлено мечом. Но на России, на русском народе и на его правительстве лежит священная обязанность не вызывать этих восстаний, не давать повода к братоубийственной резне». И советовал помнить, что «по отношению к Польше, стране цивилизованной мы должны действовать вполне по-европейски. Гуманность должна руководить нашими действиями. Отсутствие произвола, честное исполнение установленных законов, забота о развитии в крае просвещения, торговли и промышленности, вообще забота как о нравственном, так и о материальном благосостоянии народа в особенности должны отличать действия русского правительства в пределах польского народа и тем заменить ему отсутствие политических прав», но кажется обаяние «тихого» голоса Горчакова больше не действовало на тех, кто называл себя русскими патриотами.
Жена Аксакова, дочь Федора Ивановича Тютчева, бывшая фрейлина Марии Александровны, высказывалась еще резче: «Я очень боюсь, что недалек тот час, когда Государь и князь Горчаков поймут, что, несмотря или, скорее, вследствие их двойственной политики, они оказались увлеченными на совершенно ложный путь и нарушили честь России, не выиграв ничего положительного для нее», а летом 1878 года: «…судьба преимуществ, с таким трудом завоеванных ценой кровавых жертв и беспримерных побед; она должна отдавать себе отчет в том, что все ее столь серьезные интересы переданы в руки старика, князя Горчакова, наполовину впавшего в детство, для которого его общеизвестное тщеславие всегда стояло выше серьезных соображений и патриотических чувств».
Росло и недовольство Александром. На его жизнь покушались насколько раз: в апреле 1866 года у ворот Летнего сада в него стрелял Дмитрий Каракозов. Легенда говорит, что император спросил у схваченного Каракозова: «Ты поляк?» А тот ответил: «Нет, я русский», и добавил: «Государь, вы обидели крестьян». В 1867 году, во время визита во Францию, когда Александр ехал по Парижу в карете вместе с Наполеоном III некто Антон Березовский несколько раз выстрелил из толпы по карете. Наполеон меланхолично заметил: «Если это был итальянец, значит покушались на меня, если поляк – на вас». Березовский оказался поляком и заявил на следствии: «Я сознаюсь, что выстрелил сегодня в императора, во время его возвращения со смотра, две недели тому назад у меня родилась мысль о цареубийстве, впрочем, вернее, я питал эту мысль с тех пор, как начал себя сознавать, имея в виду освобождение моей родины». В 1879 году на Александра объявили охоту народовольцы. Они обвиняли его в том, что он не выполнил своих обещаний, провел половинчатые реформы и предал доверие крестьян. После трех неудачных попыток в марте 1881 года Александр убит на Екатерининском канале. В тот день государь проводил войсковой развод в Михайловском манеже, а потом, как всегда в таких случаях, заехал выпить чаю в Михайловском дворце. Говорили, что 1 марта 1881 года, отправляясь в свой последний путь из Михайловского дворца в Зимний, Александр сказал своему младшему брату – великому князю Михаилу Николаевичу и его жене – великой княгине Екатерине Михайловне: «Я не скрываю от тебя, что мы идем к конституции!»
Неизвестно, считал ли Горчаков, что в ненависти к Александру II есть отчасти его вина, что какие-то из многочисленных решений, принятых им на международной арене, могли привести к общему разочарованию России в своем государе. Всю жизнь он старался защитить одновременно монархию и идеи либерализма, не находя здесь никакого противоречия. Не было ли это ошибкой, не пытался ли он усидеть одновременно на двух стульях? Николаю I, одному из символов русского абсолютизма, приписывают слова, что он «понимает что такое республика, и сам бы не отказался пожить в ней, но он не понимает, что такое конституционная монархия, что это уродливый и нежизнеспособный гибрид». Был ли он прав? Но в любом случае канцлер чувствовал, что сделал уже все, что мог, стараясь сохранить мир в Европе и поддержать престиж в России, теперь пришла очередь других принимать тяжелые и непопулярные решения. После Берлинского конгресса Горчаков фактически отошел от дел, а в марте 1882 года официально ушел с поста министра.
