Для своих новых школ Константин Петрович выпустил целый ряд брошюр, в которых излагал свои педагогические взгляды. «По народному понятию, – пишет он, – школа учит читать, писать и считать, но в нераздельной связи с этим учит знать Бога и любить Его, и бояться, любить Отечество, почитать родителей. Вот сумма знаний, умений и ощущений, которые в совокупности своей образуют в человеке совесть и дают ему нравственную силу, необходимую для того, чтобы сохранить равновесие в жизни и выдерживать борьбу с дурными побуждениями природы, с дурными внушениями и соблазнами мысли».
Он с умилением вспоминает о труде сельских учителей и учительниц, таких же бедных, как их ученики, об их тяжелой подвижнической работе: «Много закрытых от большого мира глухих углов в России, где живут своему только миру известные труженики, ничто же имущие, но многих богатящие народные печальники и просветители, убогие священники, не знатные в консисториях, простые из народа учители, десятки лет трудящиеся в незнатной школе, ими заведенной, и особливо учительницы, жалостливой женской душой постигшие тайну доброго делания и доброй цели в жизни. Трогательна и поучительна ежедневная, с раннего утра и до позднего вечера, жизнь такой учительницы в кругу детей, которых не отвадишь от школы, где они находят свет и тепло и материнскую о себе заботу. Сама живя в нужде, думает она о том, как бы согреть и прикрыть бедноту и нужду детей – и все к ней бегут со своими нуждами, и свои не рубли, а копейки тратит она на покрытие копеечных нужд, выпрашивая у кого можно помощь детям. Кто знает русскую деревню, тот может представить себе положение сельской учительницы… А вокруг нее нередко бедняки, от коих и достать нельзя, и дети без теплого людного жилья дальним пространством и непроходимыми снегами. Скудное ее жалованье приходится ей нередко выжидать месяцами, покуда дойдет оно до нее из отдаленных пунктов школьного управления». Но как отмечали читатели-современники, почему-то ничего не пишет о том, что этот труд можно и нужно всеми силами стараться облегчить. Вот какой совет он дает школьному инспектору: «Ищи повсюду учителя, его смотри, с ним беседуй по-человечески: ведь он главное орудие школы. Если он приложил сердце свое к делу и живет, истощаясь ревностью, в детях, берегись смущать его. Если живет он в нужде, в голоде и холоде – не проходи мимо него равнодушно. Богу дашь ответ, если не позаботишься ободрить человека в его терпении. И слово бывает дороже дела, но и для дела на пользу человека можешь просить, убеждать, настаивать, если хочешь не с небрежением делать дело своего звания». Такие рассуждения, особенно из уст сына московского профессора, ни дня не преподававшего в сельской школе, могут показаться ханжеством, но, по-видимому, сам Победоносцев не замечает, как звучат его слова.
Чему же должны учить эти учителя-подвижники, ободряемые «в своем терпении» добрым словом инспектора? Главная их задача – укрепить детей в христианской вере. «Только тот хороший учитель, кто имеет религиозное настроение, – пишет Константин Петрович, и добавляет: – Попытки утвердить школу, помимо религии, на нравственном учении всюду оказываются и всегда окажутся бесплодными». С религиозным воспитанием связана у Победоносцева мысль о «натуральной, земляной силе инерции», которая совершенно необходима человечеству, так как «без нее поступательное движение вперед становится невозможно». Поэтому Победоносцев настаивает на том, что при преподавании Закона Божьего акцент должен быть сделан не на нравственной, а на догматической стороне: изучение церковного обряда, молитвослова, присутствие на богослужениях, церковном чтении и пении. Впрочем, Константин Федорович считает весьма полезным и чтение в классе светских книг нравственного содержания, а особенно – поэзии, для развития вкуса. Но поскольку Победоносцев был практикующим педагогом только в Университете и императорской семье, то, читая его статьи о педагогике, невольно ловишь себя на мысли, что это та самая «говорильня», которая была так ненавистна Константину Петровичу.
Не менее утопичны были планы по перевоспитанию взрослых, прежде всего чиновников. В письмах, которыми обменивались Победоносцев со своими единомышленниками, обсуждались к примеру такие проекты: «Показать теперь же, пример самой высокой нравственности от самого верха; чтобы не было любовниц, с цинизмом разгуливающих по Петербургу и парадирующих страшной роскошью; всех наивысоко поставленных обязать именем счастья России не развратничать, не пьянствовать, быть крайне строгими к самим себе»; «запретить, зло всем доступное, дозволенное, то есть ночные кутежи, игры и разврат в разных публичных увеселительных заведениях и домах терпимости». Высказывались пожелания, «чтобы оперетки были совсем запрещены, как развращающие мысль и жизни»; требовали «установить какую-нибудь почетную публичную награду за правильную жизнь и сохранение начал семейного союза», «ввести должность инспектора благочиния на каждые 5000 жителей для наблюдения за пьянством и проституцией с правом отправлять нарушителей на принудительные работы», планировалось даже закрыть кабаки, как «главный проводник нигилистических теорий в народе».
Победоносцев полагал, что он является «полномочным представителем» русского народа при Дворе, а также выразителем его чувств и чаяний. Вы, наверное, уже заметили, что когда Константину Петровичу было необходимо в чем-то убедить императора, он ссылался на мнение «простых людей», «народное чувство», «традиции» и «предания».
* * *
Укрепление позиций православной религии, как «государствообразующей», в уме консервативных россиян конца XIX века легко и гармонично сочеталось с активной борьбой с другими религиями. К сожалению, очень часто эта борьба превращалась из «диспутов о вере» в борьбу с конкретными людьми, исповедовавшими ту или иную «неправославную религию», в ущемление их прав, причем не только права на свободу вероисповедания. Речь идет прежде всего о пресловутых «поляках и евреях» – словосочетание, которое в России конца XIX века стало синонимом слов «революционеры» и «внутренние враги».
Победоносцев, кажется, был тем, кого называют «природным антисемитом». В письме Достоевскому, которого он считал своим близким другом, Константин Петрович жалуется: «А что Вы пишете о жидах, то совершенно справедливо. Они все заполонили, все подточили, однако за них дух века сего. Они в корню революционно-социального движения и цареубийства, они владеют периодическою печатью, у них в руках денежный рынок, к ним попадает в денежное рабство масса народная, они управляют и началами нынешней науки, стремящейся стать вне христианства. И за всем тем – чуть поднимется вопрос об них, подымается хор голосов за евреев во имя якобы цивилизации и терпимости, т. е. равнодушия к вере. Как в Румынии и Сербии, так и у нас – никто не смей слова сказать о том, что евреи все заполонили. Вот уже и наша печать становится еврейскою. Русская Правда, Москва, пожалуй Голос – все еврейские органы
[45], да еще завелись и специальные журналы: Еврей и Вестник Евреев и Библиотека Еврейская
[46]».
