— Холод, мне что-то стало вдруг очень жарко. Так и должно быть?
Знахарь подошел к сидящему на полу Дикарю со спины и положил руки ему на виски.
— Все нормально, так и должно быть. Сейчас будет больно, но ты постарайся расслабиться и не кричать.
Тело пронзила тысяча раскаленных штырей. Глазные яблоки закипели, мозг стал давить на черепную коробку изнутри. Он задергался, конвульсивно, мучительно, пытаясь вырваться из огненно-горячих рук, что прожигали его голову насквозь. Горло сжал спазм, безмолвные вопли раздирали глотку; все что ему оставалось — лишь мучительно сипеть, считая секунды до конца этой пытки. Расслабиться, не кричать? Да он чувствовал себя так, словно его прокручивают через раскаленную добела мясорубку, причем ножи на ней стояли тупее тульских валенок. Мышцы расщепило на составляющие, расслоило по волокнам, кости разошлись по костным швам. Костный мозг расплавился, став кипящим желе. Тело превратилось в бурлящую лаву. А потом все вокруг заполнил невыносимо слепящий свет, выжигающий без остатка. Когда свет погас, истерзанное болью сознание смилостивилось над ним, он погрузился в темноту.
— Еда, Еда… Едаааааа… ЕДА! ЕДА! ЕДАЕДАЕДАЕДАДЕАААААААААААААААААААААА!!!
Глава 8. Последствия
Ощущения были странными. Он словно плыл в толще воды и все никак не мог добраться до поверхности; тело плохо слушалось, сил не хватало, хотелось остановиться. Но он снова и снова заставлял себя загребать тяжелую, словно ртуть, воду. Казалось, что это длилось часы, дни, а может недели или даже месяцы. Ощущение времени стерлось, исчезло, его здесь не существовало. Только он и нескончаемая толща воды.
Но однажды он всплыл.
Извилистые трещины пересекали штукатурку во всех направлениях так густо, что та отслаивалась огромными кусками. Выглядело отвратно.
Сбоку светило солнце, чувствовалось тепло. Он ощущал спокойствие, шевелиться не хотелось. Что он тут делает? Как давно он здесь лежит? Он постарался вспомнить, но лишь заработал головную боль — мозги негативно отреагировали на самую минимальную активность, думать было физически больно.
Опираясь на правую руку, он сел и осмотрелся. Приличных размеров помещение выглядело так, словно люди забросили его давным-давно. Желтые потеки на «казенных стенах» — наполовину крашеных синей отслаивающейся краской, наполовину оштукатуренных; на стенах грязь, разводы, паутина. Сквозь пыльные окна пробивались солнечные лучи. Хуже всего выглядел пол. Он был по щиколотку завален мерзкой, даже на вид, шелухой серо-белесого цвета, похожей на высохшую змеиную кожу, порубленную на мелкие куски. Она устилала тут все вокруг толстым слоем. А еще кости. Раздробленные, на совесть высохшие и совсем свежие, они торчали из этой шелухи повсюду. Вон, даже пробитый человеческий череп валяется в углу. И среди всего этого безобразия разлегся он сам.
Похоже, он лежит тут уже давно. Посреди этой непонятной шелухи на совесть утрамбованное пятно до каменного состояния высохшей глины. Словно звериная лежка, только зверь должен быть никак не меньше медведя, уж больно «пятак» приличных размеров.
Что с ним случилось? Последнее воспоминание, за хвостик которого удалось ухватиться — он встретил в погибающей, раздираемой зомби и мутантами Москве человека. Странного человека, который много всего ему рассказал. И дал ему новое имя. Каким было это имя? И что говорил тот человек? Он о чем-то просил его, взял обещание. И что было потом? От попыток напрячь память, снова заныли виски.
Он попытался встать. Тело ощущалось чужим, плохо слушалось, принять вертикальное положение вышло с трудом. Предательская слабость по всему телу и привкус железа на языке, голова кружилась. Было еще кое-что, что порядком смущало. Он всегда был таким высоким? Ощущения, будто он стоял на ходулях.
Дикарь!!! Он вспомнил Имя! Точно, именно так его окрестили, когда он попал в Улей. Улей?! Да, именно Улей, то место, куда его занесло.
Словно прорвало заслонку, в памяти одно за другим резко стали всплывать воспоминания. То, как он боролся за жизнь в сожженном, сожранном, расстрелянном, раздираемом тварями и безумием мегаполисе. От лавины воспоминаний голова вспыхнула резкой, стреляющей болью. Мозг, казалось, горел огнем, словно его натерли жгучим перцем.
Он схватился за голову и присел на корточки, скрючившись в три погибели и пережидая болезненный приступ. Секунды, казавшиеся годами, текли, ему постепенно становилось легче. Потихоньку придя в чувство, он решил, что пока не стоит терзать свою память. Лучше постараться не концентрироваться на этом, а то боль невыносима. Кое-как собравшись с силами, он снова поднялся и занялся осмотром собственного тела. Что-то не давало ему покоя.
У него была всего одна рука. И эта рука явно не его. Слишком уж здоровенная, тяжеловесная ладонь, в кожу и поры которой прочно впиталась грязь, словно она никогда не видела ни мыла, ни воды. Толстые, узловатые пальцы с крепкими ногтями. Вместо левой руки грубая культя, покрытая свежими багровыми рубцами. Культя не болела, только чувствовался небольшой жар в глубоких шрамах, но обнаружить, что у тебя на одну конечность меньше, все равно было очень неприятно. Холод, вроде бы, упоминал, что утраченные конечности в Улье постепенно восстанавливаются. Но вопрос о том, сколько это может занять времени, оставался открытым.
Мощные бугры бицепсов перекатываются под кожей. И кожа — задубелая, словно старая кирза, какого-то неприятного серо-желтого оттенка, вся шероховатая, шелушащаяся! С него в буквальном смысле этого слова слезает шкура, словно он линяет. Причем лезет по всему телу, лущится везде, куда не посмотри. И с остальным телом куча вопросов. Слишком широкая грудная клетка с выпирающими, массивными грудными мышцами. Ноги подстать, с крепкими, словно камень, икрами и бедрами; толстые, широкие ступни, размера, наверное, сорок седьмого, если не больше. И еще одна любопытная деталь — он был совершенно голым. Ни одного, даже самого захудалого клочка одежды не осталось. Если опустить проблемы с гигиеной и кожей, тело выглядело как у какого-нибудь культуриста. Но почему он себя чувствует хуже, чем до встречи с Холодом. Что тот с ним сделал? И когда он успел превратиться в Тарзана-эксгибициониста? Так, стоп, стоп, головная боль ему больше не нужна.
Ладно, тогда следует пойти другим путем. Осмотреться вокруг, может, найдется какая-нибудь одежда, чтобы прикрыть срам. На улице вроде бы тепло, но это не повод светить голым задом. К тому же это поможет отвлечься от нездоровой слабости и мыслей, которые в прямом смысле выжигают ему мозг.
Двухэтажное кирпичное здание, в котором он очнулся, некогда было чем-то вроде конторы. Кабинеты со шкафами-секретерами и столами явно казенного назначения, жилыми помещениями тут и не пахло. Все давным-давно заброшено, покрыто тройным слоем пыли. Тут ему одежды не найти.
Двор был плотно утрамбован угольной крошкой до бетонного состояния. Сейчас все пространство заросло сорной травой и кустами, пробивавшимися через уплотнитель там и тут. Бетонный забор покосился, в некоторых местах плиты выпали внутрь или наружу, открывая вид на заросший кустарником пустырь. Во дворе на спущенных колесах стоял старый, проржавевший насквозь «ПАЗик». Запустение и разруха царили повсюду, куда не глянь.
