Излишнее усердие неопытного юного химика-сварщика оказало ему медвежью услугу. Внутри сейфа обнаружился потертый СКС, конец ствола которого намертво прихватило к проваренному термитным составом бортику сейфа. Ствол оказался безнадежно испорчен. Увидев это, Дикарь едва не взвыл от обиды. Помимо этого внутри обнаружились пять упаковок с патронами. Если ему повезет разжиться где-нибудь «веслом» или АКМом, будет чем стрелять, калибр подходящий. Но конкретно сейчас эти патроны превратились в мертвый груз.
Впрочем, с этим еще можно что-то придумать. Дикарь зажег еще одну термитную шашку и обрезал ствол чуть ниже места спайки. Оружие лишилось мушки, так что прицельно из него теперь пострелять не выйдет, но хоть что-то. После этого он взял в кладовке ножовку по металлу и отчекрыжил деревянный приклад, оставив только полупистолетную рукоять. А заодно еще чуточку укоротил ствол, чтобы натеки расплавленного металла в канале ствола не мешали вылетающим пулям и не привели к разрыву. И вот у него в руках оказался уродливый и забавный обрез — «смерть председателя». От его вида у бывшего хозяина наверняка случился бы припадок. Ладно, не в его положении крутить носом, да это и не самый плохой вариант для «однорукого бандита». Если на него кинется кто-то посерьезней бегуна, этим огрызком вполне можно его огорчить.
В любом случае, исходя из того, что ему довелось пережить и увидеть в Улье, оружие, особенно вот такое, не подготовленное, — это просто идеальный способ мучительного суицида. Стрелять в Улье, значит приманивать к себе все новых и новых тварей. Об этом говорил буклет Холода, да и самые простые наблюдения за зараженными это мнение подтверждали. Это самый крайний аргумент, когда других вариантов у тебя не осталось. Те, кто любит много и шумно пострелять, как правило, долго тут не живут — это ясно как божий день.
Теперь, когда в руках у него было практически все необходимое, можно было выдвигаться на поиски людей. Сейчас для него жизненно-важной была информация о том, где он очутился и как ему попасть в Озерск.
Дикарь направился прочь из кластера. Большую его часть занимал пустырь, поросший кустами и небольшими перелесками. За исключением нескольких жилых многоэтажек, которые он обследовал, мрачноватых корпусов ТЭЦ и небольшой фермы, окруженной полями с вызревающей рожью, тут не было ничего интересного. В помещения ТЭЦ он решил не соваться, да и вряд ли там вообще было что-то, что могло его заинтересовать, поэтому просто направился по разбитой грунтовке на юг. Что удивительно, в этом кластере практически не было зараженных. Если не считать пары десятков пустышей, трех бегунов и того спидера из квартиры, где он добыл карабин, он вообще больше никого здесь не встретил. После наглухо замонстряченной Москвы это казалось каким-то ненормальным. С другой стороны, как видно мутантам тут было просто нечего делать, вот они и покинули кластер.
Несколько часов Дикарь двигался примерно в одном и том же направлении. Пустынные кластеры сменяли друг друга, если бы не попадавшиеся изредка пустыши и слабенькие бегуны, для которых вполне хватало одного удара ломиком, можно было бы подумать, что он вернулся в нормальный мир. Словно Улей решил ему компенсировать всю ту нервную встряску, что сопровождала появление Дикаря в Пекле. Он отдыхал, наслаждался хорошей погодой, свежим воздухом и тем, что ему некуда было спешить. Это было свежее чувство, позабытое давным-давно. Вся его жизнь последнее десятилетие — это бег в колесе, работа-дом-работа. Потом отпуск на каком-нибудь отшлифованном цивилизацией морском пляже в Турции, на Кипре или Кубе: клубы, развязные девки, отели на три-четыре звезды. А потом все по новой. Даже ежегодные весенние вылазки в вологодскую глушь, куда он отправлялся, чтобы вытряхнуть из нутра весь накопленный за год негатив (вернуться, что называется, ненадолго к корням), — не давали такого ощущения. Впервые за много лет он был предоставлен сам себе и мог делать что угодно, а не строить далеко идущих планов. Какие могут быть планы, если ты можешь погибнуть в любой момент времени? Да и глупо всю свою прежнюю жизнь ассоциировать с собой нынешним; не зря Холод отдельно заострил на этом внимание. Другая жизнь — другие приоритеты. Эта жизнь больше не зависела от курса валют, от пенсионного возраста и от того, что о тебе подумают коллеги по работе, шеф или симпатичная соседка, которая строит тебе глазки уже второй месяц подряд. Теперь все это стало неважным. Важны лишь ты сам, то, чего ты хочешь, и то, на что ты способен.
В каком-то смысле Дикарь был благодарен Улью. Несмотря на все его ужасы, которые подтачивали психику, давили на него диким стрессом, трансформировали во что-то новое, Дикарь чувствовал себя обновленным, свободным от груза ответственности, социальной значимости и статуса, от необходимости соответствовать ожиданиям общества, друзей и близких. Не то чтобы его это сильно «парило», но все же там были рамки, за которые нельзя было заступать. Впрочем, они есть и в Улье, просто их границы значительно шире и более размыты. Он может быть хорошим парнем, а может быть плохим. Решать ему. Единственный, перед кем он должен будет отвечать — его собственная совесть. Эта мысль снова подтолкнула его к ощущению собственного обновления. Ощущению становления Дикарем.
Конечно, в Улье он всего лишь жалкий новичок. Неизвестно, как его судьба сложится дальше. Но он почему-то был уверен, что после всех ужасов Пекла, что выпали на его долю, он справится и со всем остальным.
Остаток дня прошел незаметно, под неспешную прогулку на природе и такие же неспешные размышления. Дикарь осознавал, что слишком расслабился, что для Улья такая манера передвижения рано или поздно приведет его к смерти. Но он заключил с собой сделку, пообещав, что так себя вести будет ровно до первого «населенного» кластера. Очень тяжело было начать ощущать себя «дичью», а не «охотником»; к этому необходимо было привыкнуть. Ну, а пока что пустынные кластеры дали ему немного времени на адаптацию.
Остановился на ночлег он в заброшенной сторожке путевого обходчика рядом с ржавой узкоколейкой. Похоже, она даже в том мире, откуда была скопирована, не пользовалась популярностью у людей, а тут и подавно. Сообразил себе на газовой плитке немудреный ужин, похрустел галетами с чаем, после чего бездумно завалился на топчан. Тело еще плохо повиновалось ему, он еще не привык к случившимся с ним изменениям и из-за этого уставал больше, чем обычно. Сон пришел почти мгновенно.
* * *
Голод давал о себе знать. Он беспокоил, гнал, не позволял сидеть на месте. Голод — не чувство, Голод — это он сам. И теперь, когда так много вкусной еды было совсем близко, сдерживать себя становилось все сложнее.
Впереди была еда, он ее чуял. Эта еда была совсем неопасная. Небольшие, слабые существа прятались по всему зданию. Он знал, что они не могут сделать Голоду больно, могут лишь кричать и прятаться. Глупо. Зачем прятаться, если кричишь, а все вокруг знают, что ты еда и ты близко? Эта еда была глупой. Но есть и другая еда. Страшная. Она могла убить Голода. Или причинить боль. И недавно она причинила. Одна из лап лишилась части с когтями и очень болела. Злая еда виновата. И теперь он не может охотиться на сильную и опасную еду. Только на маленькую и слабую. Но ему все равно: эта еда тоже вкусная. К тому же ее приятно ловить. А лапа скоро отрастет. И Голод снова сможет охотиться на сильную вкусную еду. Такую еду убивать было тоже приятно. Но — потом, не сейчас.
