— Мы ужо глянем кто тут кому свой. Ты, паря, не шебутись, а то ноги прострелю. Глебка, забери-ка у него котомку, да шпалер не забудь прихватить. А ты давай, на цырлях в лес, пока нас тут немчура не выпасла. Отойдем от греха, там и расскажешь, какой ты нам «свой»! И смотри, не балуй.
Ему ничего не оставалось, как под дулом пистолета-пулемета осторожно отползти от опушки вглубь леса. Пока, пригибаясь, шли по кустам, Дикарь лихорадочно думал, что им сказать. Вариант со сказкой про Улей и копирование миров, а также про мутантов и людоедов явно не найдет отклика в солдатских душах. Ухо резал необычный, допотопный выговор, словесные обороты, что давным-давно вышли из употребления. Даже удивительно, насколько сильно изменилась русская речь всего за несколько десятков лет. Судя по тому, как они переговаривались, перед ним типичные мужики, оторванные войной «от сохи». Это тебе не современные акселераты, избалованные киноиндустрией с ее миллионными блокбастерами и всевозможными спецэффектами. Не стоит рассчитывать на избыток фантазии и абстрактного мышления у простых и незамысловатых людей. Они наверняка не глупее современников Дикаря, но нужно сделать поправку — другое время и люди другие. К тому же не стоит сбрасывать со счетов, что они попали сюда прямо из горячки боев, плюс их наверняка накрыло «откатом» от перезагрузки, соображалка у них сейчас должна быть явно не на высоте. А значит, нужно выдать им нечто простое и максимально правдоподобное, к тому же сделать это так, чтобы его было сложно поймать на лжи. И его шмотки явно не придадут его рассказу реалистичности.
— Ну, давай, жертва фашизма, излагай, откуда ты такой красивый к нам во фланг вылез.
Красноармеец сел на поваленный ствол сосны, стволом ППШ указав Дикарю на кочку. Решив, что лучше последовать молчаливому совету, тот опустился на землю.
— Да я, мужики, услышал канонаду вот и шел к нашим. Второй день уже лесами пробираюсь, одичал совсем.
— Складно заливаешься, прям соловушка. И откуда же ты второй день пробираешься, интересно?
— Меня на санпоезде эвакуировали после ранения, — Дикарь для правдоподобности продемонстрировал солдатам свою изуродованную культю. — «Лаптежники» поезд на перегоне разбомбили, вот с тех пор я и топаю на восток, чтобы хоть какие-то наши части встретить.
— Вещмешок у тебя любопытный, никогда такого не видал. Да и ружбайка дюже интересная, тоже не доводилось сталкиваться. А я, браток, на своем веку оружия всякого повидал.
— Так мы ж раненые, нам оружие не положено. Рюкзак этот вместе со стволом я с мертвого гитлеровца снял. У них мобильная разведка на мотоцикле ехала, подорвались на мине. Ну а я их нашел.
— Ну, допустим, а с рожей у тебя чего стряслось. Ты уж извиняй братка, но видок у тебя такой, что краше в гроб кладут.
— Фашисты отраву какую-то скинули на тех, кто смог выбраться из состава. Народ весь позаворачивался насмерть, страх такой, что кошмары второй день мучают. Меня зацепило краешком, отдышался кое-как, три дня потом отлеживался в кустах. Думал, помру. Но нет, только шкура слезла, да с глазами какая-то беда. Чешется все, сил нет.
— Вот фашисты треклятые, там же на вагонах красные кресты на крыше нарисованы. Гуманисты, мать их в печенку.
Молодой красноармеец с трехлинейкой даже сплюнул со злостью, не в силах сдержать эмоции. Второй боец, который явно выглядел более опытным и сдержанным, цыкнул на него, снял пилотку, утерев ею пот со лба, и почесал побитую сединой шевелюру, после чего продолжил расспросы.
— Что еще за отрава такая?
— Да хрен его знает, может зарин, может что-то другое. Я особо не принюхивался, дернул оттуда со всех ног, чтоб под бомбы не попасть. Зеленоватая такая дымка, вроде тумана, повисла после взрыва в воздухе, и кислятиной химической пахнуло. Потом уже из кустов видел, как людей тошнило кровью, а потом они померли все, как один.
При этих словах бойцы заметно напряглись и переглянулись между собой. Дикарь специально рассказал им про «кисляк» — они, несомненно, должны были столкнуться с ним в процессе перезагрузки. И его снаряд попал в цель, конвоиры явно забеспокоились.
— Значит, эти сучары опять решили, как в Империалистическую, химией народ травить, чтоб им пусто было! — было заметно что пожилого эта новость задела за живое, видно он один из тех, кто попал под химическое оружие, применяемое Вторым Рейхом в Первой Мировой. После поражения Германия, в результате Женевской конвенции, была принуждена подписать отказ от дальнейшего применения боевых газов, но простые солдаты об этом вряд ли знали.
— Антип Петрович, он, кажись, правду говорит. Сам ведь видел, мы тоже под такое дело угодили! — молодой красноармеец, которого, вроде как, звали Глебом, задергался и нервным голосом обратился к своему напарнику.
Тот лишь дернул себя за седой ус и махнул рукой в ответ:
— Ладно, давай в расположение, доложимся взводному. Фрицы все равно на обходной маневр не сподобились, делать тут нам больше нечего. Слышь, болезный? У тебя документы-то с собой?
Дикарю осталось лишь сокрушенно пожать плечами.
— Все в вагоне осталось, его бомбами накрыло. Я потом ходил, искал, да толку.
— Значит так. Ты, вроде, не брешешь. Тебя к особисту нашему дернут, рупь за пять. Ты с ним это, поосторожней, он мужик крутой и резкий, как бы не вышло чего, понял? Без дела не пыли.
— Понял, спасибо.
— Ружбайку пока тебе не отдам, командиры нехай решают, мы-то люди маленькие. Ты уж не обижайся, но веры тебе сейчас немного.
— Да я не в обиде, Антип Петрович. Скажи-ка мне лучше, дорогой, какое у нас нынче число?
— С утра было двадцать девятое августа.
Это дало пищу для размышлений. Про год, из которого они загрузились, спрашивать было опасно, так что тут Дикарь только мог строить предположения, заставляя шестеренки в голове со скрежетом крутиться, напрягая память по историческим событиям прошлого.
Боец по имени Глеб двинулся перебежками в сторону окопов, Антип Петрович же прикрывал их тройку сзади, заодно ненавязчиво контролируя движения Дикаря. Хотя после его рассказа относиться к нему боец стал заметно позитивнее, полным доверием тут и не пахло. А Дикарю лишь оставалось молча радоваться про себя. Кто бы знал, что его детское увлечение историей, а в частности, событиями ВОВ и Второй Мировой войны в целом, станет таким неожиданным бонусом.
У траншей разведчиков пропустили без вопросов, видно знали разведчиков в лицо, и они двинулись по ходам сообщения вглубь позиций советской части. Атака немцев к тому моменту уже заглохла. Оставив два танка дымиться на поле боя, они откатились обратно в лес. Лишь тревожащий огонь пулемета фашистов не давал бойцам окончательно расслабиться. Дикарь шел по окопам и снова не мог отделаться от чувства, что попал в фильм Шукшина или Быкова. Только вид вымотавшихся, грязных, в дошедшей порой до крайности форме, озлобленных боями и потерями бойцов, в полной мере давал понять, что это никакой не фильм, а самая что ни на есть реальность. Их, этих солдат, реальность. В СССР умели снимать фильмы, но все же картины, представшие перед глазами Дикаря, оставляли кинематограф далеко позади. Ему было физически больно и обидно до слез смотреть на этих людей, положивших свои жизни во имя Великой Победы, впереди у которых теперь не было ничего, кроме незавидного будущего зараженных. Однако он всеми силами старался взять свои чувства под контроль, поскольку сама его жизнь сейчас висела на тонком волоске. Одно неверное движение — и его пристрелят как диверсанта или пораженца по законам военного времени. Иллюзий на этот счет он не питал, про жесткие, доходящие до цинизма действия НКВД во время войны, был наслышан.
