— Ну, — отозвался мастер, крепко сжимая весло и внимательно вглядываясь в волны, бросающие в глаза отблески лунного света.
— Тебе лет-то, как и мне, но я вон сед уже, и морда как груша сушеная, а ты все как семнадцатка.
Мужики, натужно пыхтя стали похохатывать.
— Где ты сед? — обернулся Иван и воззрился на блестящий в лунном свете лысый череп Потапа.
— Где надо, — ухмыльнулся паромщик. — Так вот к чему я, — он быстро смахнул пот со лба, — вас в Обители такими делают, или вы препараты какие-то принимаете? Поговаривают, что вы что-то там извлекаете секретное из трупов перерожденных тварей, а потом употребляете.
— Я тоже такое слышал, — хохотнул Иван, возвращаясь к наблюдению за рекой.
— Значит правда?
— Нет. То, что мы извлекаем, употреблять будет только самоубийца. Да и законы общие знаешь. Кто употребляет плоть перерожденных, приравнивается к каннибалам. А с каннибалами у нас разговор короткий. Веревка, петля да сук покрепче.
— Ну, вам-то, мастерам во всех княжествах некоторые законы не писаны.
— Этот закон одинаков для всех, — не оборачиваясь, сурово ответил мастер.
Бледный от качки подмастерье слушал их молча, и хотел было намекнуть дядьке, что Иван некоторых тем не любит, но в сумраке рассмотрел на его лице ехидную усмешку. Он понял, что тот по привычке язык чешет, чтобы разнообразить нудную работу.
— Ну, Вань, ты мне друг? — жалостливо продолжал паромщик, тем временем весело подмигивая племяннику. — Раскрой секрет. Ведь старею.
— Стареет он, — косо ухмыльнулся рядом тянущий канат бородатый мужик. — Моя баба в жизни так не визжала подо мной, как твоя кажну ночь. Потом полночи псы по селу лают, да серут с перепугу раза в три больше положенного.
— От того он Ваньку и донимает, — встрял другой. — Если у Потапа хрен завянет и повиснет, так он повесится вслед за ним.
Дружный гогот разнесся над резвыми волнами. Впереди из темени стал вырисовываться залитый тусклым светом причал. И когда до берега оставалась дюжина метров, мужики снова весело запели свое «у — у — х», и даже сошла бледность с лица подмастерья, в дно парома грохнуло что-то большое.
Пес от испуга залаял, Юра в панике схватился за держатели, а мужики, крепко вцепились в канат. Иван, отпрянув от края парома, догадался, что это было, но молил Бога, чтобы это оказалось, не то, о чем он подумал.
В дно снова ударило. На сей раз так ощутимо, что паром накренился и с громким шлепком встал на место. Мертвенно бледный подмастерье взял наизготовку пистолет, перепуганные мужики, держась за канат одной рукой, в другой держали наготове весла, а сообразительный Гром, чтобы не свалиться в воду, с трудом протиснулся к мотоциклу, в крепкие объятия держателей.
Началось невообразимое, со всех сторон на борт из воды стали выпрыгивать, лучащиеся в лунном свете, склизкие тела.
Первого сразу же подстрелил подмастерье. Выпученный глаз на рыбьей башке, расплескавшись ошметками, лопнул, и тварь свалилась за борт. После он палил по рыбоголовам из пистолета, почти не переставая.
Пошла работа веслами. Но оказалось, одно дело лупить гадов по головам, торчащим из воды, и совсем другое, сойтись с ними врукопашную. Весла тут же упали на борт, в ход пошли выхваченные ножи.
На груди Ивана, под острыми когтями доставшейся ему твари, куртка из довольно плотной кожи, превратилась в лохмотья. Лишь только чудом, оцарапало кожу, не вспоров мышцы.
Тут он пожалел, что поленился одеть тесный доспех, который лежал в прижатой держателями сумке. Этим тварям он был не по зубам.
Из сцепки держателей высунулась голова рычащего Грома, и вгрызлась в перепончатую ногу, обидчика Ивана.
Тварь растерялась, чем мастер тут же и воспользовался. Из вспоротого брюха на доски шлепнулся моток сизых потрохов, следом в выпученный глаз вонзился острый клинок. Пес отпустил лапу, Иван, выдернул нож из глазницы твари и пинком отправил ее в воду.
В следующий миг по нему прошелся быстрый удар сбоку.
Один из ушлых рыбоголовов, распорол сквозь куртку кожу на боку, но тут же получив с разворота кастетной рукоятью в морду, отправился в родную стихию.
По ребрам заструилась горячая кровь. Но останавливаться было нельзя, иначе гарантированная смерть.
Бородатые мужики к удивлению Ивана, работали не хуже него.
Израненные, рыча, и просто сопя в бороду, они резали, кололи и сталкивали пучеглазых за борт. Работяги, оказались менее беспечными. Каждый был облачен в доспех, и дополнительную защиту рук и ног.
Юра дрожащими руками сменил удлиненную обойму, и тут же выпустил несколько пуль в набегающего монстра. Одна из них, пришлась прямо меж рыбьих глаз. Рыбоголов по инерции, прошлепал мимо него и со всплеском вывалился за борт, а парень уже выцеливал другого, заходящего с занесенной лапой к наставнику со спины.
За спиной Ивана, едва не свалив его за борт, рухнул пристреленный пучеглазый, а следующий выпрыгнувший на паром из воды получил кастетом туда, где у людей должен быть висок. Но удар на него мало повлиял.
Мотнув головой, монстр открыл усеянную мелкими зубами пасть, и зашипел, обдав мастера зловонием гнилого мяса. Он молниеносно махнул перепончатой лапой.
Иван едва успел присесть, и сразу же был отправлен в полет ударом нижней конечности твари. Он приложился затылком, об крепкую доску держателя. В глазах вспыхнули алые салюты, лунный свет на мгновение померк, а над головой прогрохотало несколько выстрелов.
Когда в глазах прояснилось, враг уже лежал у его ног, раскинув перепончатые лапы, с развороченной пулями головой.
Юра, вставил, последний заряженный магазин, лязгнула рамка затвора. Но все стихло.
Стонали и матерились израненные мужики, проклиная свою работу. Шумели волны. В прибрежном лесу ухала сова. Тут бы и песне конец, но Гром вдруг заскулил и разразился испуганным лаем.
На этот раз в дно парома ударило так, что затрещали доски, и его бросило в сторону, натянув гудящий канат.
— За канат! — срывая голос, закричал Потап.
Случилось то, чего так боялся Иван.
Паром со скрипом, круто накренился, и на борт шлепнулась громадная голова и две, короткие, толстые ласты.
Это был Сом.
Сомом эта тварь называлась лишь за схожесть. По сути это был лупоглазый переросток. Королевский рыбоголов, размером с бегемота.
С огромной сплюснутой головой. Поросший огромной чешуей, с которой свисали ракушки, и лохмотья зеленой тины, он таращился выпуклыми глазами, на повисших на канате, людей.
Но к его огорчению, в разверзшуюся, бездонную пасть никто падать не собирался. Люди цеплялись за канат из последних сил. Тогда эта сволочь стала раскачивать ластами накрененный паром.
