— Не могу. Зачем это все?
— Я же сказала так надо. И запомни: ничему не удивляйся, и помалкивай. Строй из себя немую. Поняла?
— Да.
— Ивана или Юру чувствуешь?
— Я ничего не чувствую и не могу. Нет сил.
— Ну, раз ты еще не развоплотилась, то, по крайней мере, Юра жив.
— Откуда ты узнала, что я…
— Не заморачивайся сестренка, — загадочно улыбнулась Настя. — Дай руки.
Полынь недоверчиво протянула колдунье руки. Та крепко сжала ее ладони и сосредоточилась.
— Зараза, как же сбивает этот писк, — твердила она жмурясь. — Но, фиг вам.
Лицо лесавки озарило удивление, бледность исчезла, на щеках появился легкий румянец. Сквозь ладони, игнорируя браслет, Настя вливала в нее мощный поток энергии, даже назойливый писк отошел на второй план, почти исчез.
— Как? — округлила она глаза.
— Я же просила не удивляться. Этого хватит ненадолго. Иссякнет, попроси еще. А теперь как договорились, — напомнила Настя, отправляясь к крепкой металлической двери. — Эй, какого беса меня здесь закрыли? Дежурный! — стала вопить она, стучась в дверь.
— Хорош тарабанить, — глухо пробубнил грубый голос из-за двери.
— Обалдел? Ну — ка выпускай, давай!
— Не велено.
— Что? Позови — ка Ковырялова.
— Он занят. Жди. — Послышались удаляющиеся шаги.
— Эй, ты куда? Вот зараза, — зло фыркнула Настя. — Ну, что ж, подождем.
* * *
Юра с трудом отошел от шока. Страшно болела и гудела голова, а в ушах взялась коркой засохшая кровь. Морщась от зудящего в черепе писка, он рассматривал чумазое лицо Марьи, но особой радости от этого парень не ощутил. Приходу этого ощущения мешал зудящий, где-то в недрах головы тонкий писк. От него мутило и хотелось закрыть уши, что он и сделал. Но это не помогло. Это был не звук, а нечто иное. Словно маленький комарик поселился в самой голове.
И все же. Вот она Марья. Сидит, молчит, испытующе смотрит, жива и относительно здорова. Щека ее слегка оплыла, из-за цветного синяка под глазом, две ссадины венчали скулу и лоб, голова давно не мыта: волосы слиплись и стали похожи на сосульки. Мундир мастера на ней замызган, заляпан кровью, рукав треснул по шву.
Марья не спешила с расспросами. Дала время парню прийти в себя и теперь внимательно смотрела, как он тер глаза, часто моргал, выковыривал кровавую корку из ушей.
— Я тоже так выгляжу? — потрогал он свое лицо.
— Нет. Да ты, похоже, и не сопротивлялся, — хмыкнула она.
— Да, — почесал с улыбкой Юра в затылке, — не за такой принцессой мы шли. Эй, там, за дверью! Выпустите меня, я домой пойду. Кстати, где Ваня? Посмотрит на тебя, передумает, да может, нас домой отпустят, — продолжал глумиться он.
— Иван был с тобой?
— Нет, я сам умом повредился и отправился за едва знакомой мне теткой, в логово людоедов.
— Слышь, я ненамного тебя старше, — вспылила она, но быстро успокоилась. — Зачем вы сюда пришли?
Юра слышал ее будто сквозь вату, и вяло отвечал, но после последнего вопроса из его груди вырвался хриплый нервный смешок. Он удивленно посмотрел в ее суженные глаза.
— За тобой.
— И кто вас послал? — продолжала щуриться она.
— Ванькина дурь.
— Давай честно, — попросила Марья, поднимаясь с лавки. — Я не знаю, что с нами сделают, потому скрывать что — либо тебе нет смысла.
— Ты серьезно? — удивился парень. — Мы с Иваном, верней Иван и я пришли тебя спасать.
— Тогда, где Иван? — Марья схватила подмастерье за куртку и не по-женски крепко тряхнула. — Где черт побери Ваня я тебя спрашиваю?
Рана на плече отозвалась болью, в ней будто застучал пульс. Юра с трудом оторвал от себя Марью, сунул руку под куртку на плече, после поднес к лицу и подслеповато присмотрелся. На ладони был кровавый мазок. Он сбросил куртку. Сквозь рубаху проступила кровь. — Не знаю я, — вздохнул он. — Нас повязали вместе, потому, раз мы еще живы, то жив и Иван. Я уверен.
Глядя на расцветающую, на плече парня кровавую кляксу, Марья хлопнула себя по бедру, но обычно висящей там лекарской сумки не было. Она подалась к Юре, но он отшатнулся и сделал два шага назад.
— Спокойно, — выставила она ладони пред собой, — Я только посмотрю, что там у тебя. Снимай рубаху.
— Нет спасибо, сам как — нибудь, — воспротивился подмастерье.
— Не ерепенься, снимай и сядь на лавку.
Решив, что хуже уже быть не может, он подчинился, и, охая, стянул рубаху. Мешковатая кожаная куртка и холщовая рубаха скрывали отнюдь не нежное, юношеское тело. Смешливое, конопатое лицо, Юры вводило в заблуждение. Его покатые, узкие плечи украшали крепко сбитые, мышцы. Руки были жилистыми с такими же некрупными, но резко очерченными бицепсами, что напоминали отшлифованную прибоем крупную, морскую гальку, и даже на вид казались твердыми как камень, а неширокую грудь украшали две покатые плиты грудных мышц, от которых вниз бежала мощеная плиткой дорожка пресса. Тренированное, поджарое тело не имело ни капли лишнего жира и напоминало высеченную из мрамора статую молодого эллинского бога.
Бога, которого било ветром, камнями и секло топором.
На торсе, груди, руках и плечах, были следы от когтей, зубов, клыков, в общем, более десятка безобразных рубцов, самым крупным из которых был нежно розовый шрам на левом боку, где неведомая тварь, когда-то отхватила часть плоти размером с ладонь.
Но не это удивило Марью. В ее лекарской практике довелось повидать охотников на нечисть с куда более изуродованными телами, взять хотя бы наставника парня: Ивана.
Вся спина Юры, была будто вспаханное поле покрыта плотной сетью длинных застарелых рубцов.
— Ты давно с Иваном? — спросила она, разматывая повязку на его плече.
— С тринадцати лет. Сейчас мне девятнадцатый год.
— Вижу нелегко с ним, было, — сухо сказала Марья, думая о шрамах на его спине.
— Поверь, с ним мне было, куда луче, чем без него.
— За что он так с тобой?
— Ты, о чем? — не понял Юра и зашипел от боли, когда она размотала последний виток.
— Каким зверем нужно быть, чтобы так сечь ребенка? — недобро процедила она, темнея лицом. — Я не думала, что он… такой урод.
— Ты с ума сошла? — догадавшись о ее мыслях, выдохнул Юра. — Да, Иван меня порол, но как положено. Как он говорит: как завещано предками, по заднице ремнем. Поверь, уж было за что.
— А спина?
— Это не Иван, — неохотно ответил он, — Это было до того, как он меня купил…
— Купил?
— Купил, выкупил, освободил. Выкупил висельника, прямо из петли. После того как он выложил за меня все что у него было, с меня даже веревку не соизволили снять. Ваня сам вынимал меня, дрожащего от страха, балансирующего на шаткой лавке, что так и норовила уйти из — под ног, из петли. Только с того момента я начал жить.
