— Все, — хрипела Настя, — Хватит. Убери. Не могу. Я сейчас умру. Меня раздавит. Я взорвусь!
— Тебе это не грозит. Ты богиня. Ты бессмертна, и это все твое, то из чего ты теперь состоишь. С этим ты будешь существовать, покуда в тебя верят и помнят.
— Нет, нет, нет, — мечась, словно в бреду твердила Настя. — Нет!
— А вот это, слезы родителей, а это их детей.
Настя не могла ничего ответить, лишь кричала. Земля задрожала, стены позеленели от плесени и мха, а она все металась. Ее ломали и выкручивали чужая боль, чужое горе, чужие ощущения, тысячи потерь, которые она ощущала, как свои. За один миг она успела пережить сотни страшных смертей.
— Чувствуешь? Это злоба, обращенная к тебе, — продолжала комментировать Осинка, не обращая внимания на ссыпающуюся с дрожащего потолка бетонную крошку. — Это, те, кто тебя ненавидит. И это пока, лишь легкая былинка от всей тяжести, с которой тебе предстоит существовать до скончания человеческого рода.
— Забери! — кричала закатившая глаза и бьющаяся в судорогах новоиспеченная богиня. — Не могу.
— Погоди — погоди. Я передала тебе еще не все нити. Это был только первый тонкий волосок, а тебе предстоит взять на плечи тысячи и тысячи сплетенных из этих волосков канатов. И это только люди. А тебе принимать под свое покровительство судьбы зверей, растений, подопечных духов, стихийных существ, чудовищ, наконец. — Осинка смотрела на теряющую рассудок сестру, что поломанной куклой полулежала в кресле, и хрипела закатив глаза, силясь произнести хотя — бы слово, — Ничего сестренка, — погладила она Настю по голове, — через сотню лет ты справишься. Может даже, сможешь моргнуть и помочь первому смертному, а пока тебе придется свыкаться с новыми силами и той болью которые они несут.
— Нет, — из последних сил шептала Настя. — Не хочу больше. Забери, забери все.
— Ты уверена? Ведь ты этого так хотела. Ты богиня.
— За — бе — ри…
Нестерпимый рев из сотен тысяч голосов стал стихать, чужая боль и страдания, рвущие душу, отступали, но остатки разума были расщеплены, разбиты на осколки. Эти осколки разума понимали лишь одно наступал покой. Мученическая гримаса исчезала, лицо принимало умиротворенный и даже глупый вид. Перекошенный рот приоткрылся, из уголка побелевших губ хлынула струйка тягучей слюны. Казалось Настя умерла, но едва заметно вздымающаяся грудь выдавала, что в искалеченном непосильным могуществом теле еще теплится искра жизни.
Вокруг Тары взвили пыль несколько вихрей. Развеиваясь один за другим они являли лесавок. Стройные, красивые они озарили своим сиянием мрачный зал со следами погрома и стылой крови.
— Владычица, — почтительно склонив голову обратилась к ней первой Крапивка. — Что прикажете?
— Оставайся в том селении, — не отводя взгляда от сестры отвечала Богиня. — Мне очень интересен образовавшийся в нем анклав. Постарайся сглаживать конфликты, но и внимания к себе не привлекай. Веди себя, как и прежде. Люди любят постоянство. Ступай.
— Владычица, а как же Полынь? — с надеждой воззрилась на нее лесавка.
— Теперь у нее иной путь, и даже я не в силах изменить ее судьбу.
Крапивка в ответ лишь поклонилась и исчезла. Следующая, молодая, босоногая лесавка в легком, расшитом бисером белом платье, брезгливо обошла потемневшую, загустевшую лужу вытекшую из — под изувеченного трупа и встала рядом с Тарой. Она задумчиво взглянула на бесчувственную Настю.
— Может оставим ее такой? — со вздохом произнесла она.
— Мама, как можно? Она твоя дочь, — недовольно возразила Тара. — Мы не должны так поступать.
— Мне ты можешь не рассказывать, что мы должны. Я отсюда чувствую разбитое сердце и горе того несчастного парня…
— Перестань, мне не легче, — закрыла глаза и отвернулась Богиня. — Я знала из мыслей людей, как это тяжело, но не догадывалась что это так больно. Мама! — вдруг разревелась будто обычная девчонка и бросилась на плечо матери Тара. — Он мне нужен!
Лесавки глядя на происходящее стушевались, отступили задержав дыхание, переглянулись и со с трудом скрываемыми улыбками стали одна за другой исчезать.
— Он смертный — ты Богиня, — успокаивала мать, поглаживая по голове рыдающую в плечо Богиню. — Ни чего хорошего из этого не вышло бы. У него другая судьба, — она отстранила от себя дочь, вытерла с ее побледневших щек слезы, и прикоснулась к ее животу, — Подожди немного, всю нерастраченную любовь к отцу ты отдашь ему.
— Ей, — поправила и улыбнулась сквозь слезы Тара.
— Тем лучше, — улыбнулась в ответ мать. — Давай уже закончим дело, иначе это проклятое место заберет все мои силы, — она подошла к креслу и погладила по голове Настю, — Вся в отца. Такая же устремленная и не видящая пред собой преград. Надеюсь мы хорошенько ее проучили. Со всеми силами мира Богиней ей не стать. — Лесавка склонилась и поцеловала Настю в бледную щеку. — Дуреха ты моя бедная. Глупышка.
— Как поступим? — утирая остатки слез спросила Тара.
— Думаю, Настенька усвоила урок. Исцелим, приведем в чувства и отпустим.
— А если не усвоила?
— Тогда мы уже ничем ей не сможем помочь.
* * *
Прислонившись плечом к колонне поддерживавшей внушающий козырек над входом в ратушу, Юра устало наблюдал за тем, как в спешке мимо снуют напряженные гвардейцы. Прибывшее подкрепление было как нельзя кстати. Теперь они спешно грузили в мотовозы барахло: свое, которое успели перенести, и предыдущей, группы Хмыка.
Он всего пять минут назад привел обратно небольшой отряд, который ходил за остатками антирадиационных препаратов в недра, комплекса, теперь уже мертвой установки. Парень еле стоял на ногах от усталости, но отдыха ждать не приходилось. Впереди было скоротечное бегство из этих отравленных земель.
— Полынь, — недовольно окликнул Юра притаившуюся невидимой лесавку. — Я тебе что сказал? Проваливай, сгинь, уйди, исчезни! Денься куда угодно, но чтобы я тебя больше никогда не видел!
Она стала видимой. Пряча мокрые от слез глаза, она вместо того, чтобы последовать приказу, сутулясь, медленно приблизилась к нему.
— Я не могу, — с дрожью в голосе произнесла она.
Со злым видом, Юра схватил ее за локоток и дернул за колонну, с глаз, мечущихся бойцов.
— Я больше повторять не буду, — прижал он ее лопатками к потрескавшейся колонне. — Или ты уйдешь, или я тебя пристрелю. — Он расстегнул кобуру и достал пистолет.
— Я не уйду, — всхлипнула Полынь.
— Не выводи меня из себя, — зашипел Юра, приставив дуло пистолета к ее подбородку.
— Я не уйду, — зажмурилась она.
— Уйди, прошу, — взвел он курок.
— Убей меня. Освободи, но прошу, не мучай. Я не могу уйти. Я теперь навсегда твоя.
— Ты взбесить меня решила? — зарычал парень, схватив ее свободной рукой за горло. — Тут одна уже была, моя навеки. Я, вам тварям, теперь ни одной не поверю. Слышишь! Тебе не разжалобить меня!
