И вот когда Юра думал, что этой беготне не будет конца, Полынь вывела его на окруженный топями небольшой островок. Больше всего он напоминал огромную, поросшую искореженными, молодыми осинами и ольхами болотную кочку. Присмотревшись, парень заметил, что это поросший мхами, рассыпающийся от старости и вечной сырости бетон. То тут, то там, из густых сплетений корней торчали ржавые, опасно заострившиеся обломки арматуры. Один не осторожный шаг, или неловкое движение и безрадостный исход, на ржавой железке был обеспечен.
Посреди островка стояло старое, со скрученным винтом стволом, дерево. Его густая, крона раскинулась в стороны, где нависая над темными, усеянными ряской водами, а где и вовсе утопала в болоте, обрастая колониями лишайника, грибов, и пучками темно зеленого мха.
На стволе тоже росли довольно странного вида грибы. И только осторожно пройдя по крошащемуся бетону ближе, Юра, понял, что никакие это не грибы. Это были вросшие в ствол человеческие кости.
Разрастаясь и вытягиваясь, дерево, растащило да смешало части человеческого скелета. Теперь берцовая кость торчала из ствола на уровне груди парня, а левая часть черепа, на половину погруженная в кору смотрела опустевшей глазницей с высоты не менее четырех метров.
— Странное дерево, — воздев голову и рассматривая пожелтевший череп, произнес Юра. — Как так кости вросли?
— Это не дерево, — ответила лесавка, возлагая руки на замшелую кору. — Это моя сестра. Ее звали Ольха. А эти кости принадлежат ее паре. Он был человеком.
— Что с ними случилось?
— Он состарился и пришел умирать сюда, на то место где впервые встретил Ольху. Она обняла его, на этом самом месте, и они встретили смерть. Молодая лесавка и одряхлевший воин, они умерли и стали единым целым. Теперь они все, что ты видишь вокруг, — обвела рукой топи Полынь.
— То есть, болото? — хмыкнул парень. — Это ждет нас с Осинкой? — качнул он, головой указывая на покачнувшееся от сильного порыва ветра дерево.
— Да, — помедлив с ответом, тихо ответила Полынь. — Когда ты состаришься, или погибнешь в бою, она примет смерть вместе с тобой, и Мать даст вам долгую жизнь в новом облике.
— Почему, — вздохнул горестно Юра, рассматривая дерево. — Почему она должна умирать? Ведь вы живете долго. Намного дольше людей.
— Ты не представляешь насколько долго, — с грустной улыбкой ответила Полынь. — И мы не должны, но умираем вместе с тем, с кем связаны навсегда. С возлюбленным.
Она посмотрела ему в глаза. Личико лесавки стало печальным, но даже в печали оно было красиво и притягательно как никогда. Юре показалось, что, еще секунда и Полынь потянется к нему с поцелуем. Ее поза, участившееся дыхание, и плеснувшая в него волна энергии, все выдавало ее желание. Но помедлив, она резко отвернулась.
— Это место силы, — тихо объяснила лесавка, обнимая ствол. — Делай как я. Да не стой же ты. Иван ждет. Он и так зол.
— Я не заметил, — удивился Юра, прижимаясь к мягкому мху, что покрывал собою львиную долю ствола.
— Мы для него обуза, — вздохнула она. — Мы его задерживаем. Но он это держит глубоко в себе. Поэтому давай пополним запас сил, и поскорей вернемся.
— Давай, — задумчиво ответил парень. — Но как?
— Расслабься, и повторяй за мной, слово в слово…
* * *
Порывшись в рюкзаке, мастер извлек из него очередной флакон колдовского зелья. Его янтарное свечение, притягивало взгляд, переливалось и искрилось за тонким стеклом. Иван замер отрешенно смотря на лежащий, на раскрытой ладони флакон. Его лицо все больше мрачнело. Цветные разводы сходящих синяков, стали выразительнее на хмуром лице, а серые глаза утратили блеск и замерли в одном положении. Он отстранился от мира и не слышал тихий разговор, устроивших помывку колдуний.
Решив использовать остановку по максимуму, они сбросили запыленную одежду, и, укрывшись от Ивана за бортом мотовоза стали смывать с себя пот, пыль и чужую кровь.
От холодного ветра смуглокожая Вера покрылась гусиной кожей, а белокожая, будто никогда не загоравшая Настя стала белее прежнего.
— Постираться бы, — вздохнула Вера, смотря на сложенную в сторонке, пыльную одежду.
— Ты что, совсем меня не слушаешь? — повысила голос Настя.
— Насть, — наливая воду из бадьи в ладони подруге, пыталась успокоить ее колдунья, — да обойдется все. Не дергайся ты так. Все будет хорошо.
— А если нет? — фыркнула девушка и с остервенением в который раз стала умываться. — Если я заразилась? Мало того, что на лицо, так брызги крови в рот попали. Ты понимаешь, — зло прошипела Настя, снова подставив сложенные ладони под холодную струю. — Это прямой путь к заражению.
— Ну, я не знаю, — вздохнула Вера, пытаясь найти утешающие слова. — Может это вовсе и не вирус. Митрофан ничего не обнаружил. А этот въедливый жук в своих изысканиях был педантичен и кропотлив. Он-то обязательно нашел бы причину, с его то лабораторией.
— А язвы? — растирая докрасна, лицо грубым полотенцем, пробубнила сквозь плотную ткань Настя. — Язвы у бешенных, это ведь признак инфекции. Что теперь делать? Я боюсь. Иван может… да что там, он обязательно решит, что я опасна. Возьмет, и вон из своего страшного дробовика отстрелит мне башку. — Она отняла от лица полотенце и полными страха глазами посмотрела на подругу. — Мне страшно, Вера.
— Иван не такой.
— Посмотри на него, — указала Настя на напряженную спину мастера. — О чем он так напряженно думает? Может он как раз сейчас решает: сразу меня застрелить, или подождать пока проявится зараза.
— Перестань параноить, — строго сказала Вера. — Он еще ничего не знает. И думает он сейчас не о тебе, не обо мне, и не о Полыни, это уж будь уверена.
Из придорожных зарослей появилась лесавка, а вслед за ней, запыхавшийся, но порозовевший и полный сил подмастерье.
Вера, мышкой шмыгнула дальше за борт, а замешкавшаяся Настя дала достаточно подробно рассмотреть парню себя во всей красе. Без малейшего стеснения она подхватила свою одежду и без особой спешки присоединилась к подруге.
Юра оценил. Мешковатый камзол Насти, скрывал достаточно аппетитные, гармоничные формы. Оценил и тут же забыл, переключившись на разговор с Полынью.
— Красивый у вас язык, — говорил он в спину Полыни, — но трудно выговариваемый.
— Это не наш, а ваш язык, — не поворачиваясь, отвечала она. — Просто он настолько древний, что люди его забыли, и даже не знают, что такой, когда-то существовал. В тонком плане нам вообще слова не нужны, а в вашем мире, чтобы общаться, приходится извлекать звуки вот мы, и пользуемся всеобщим, древним языком.
— Почему всеобщим?
— Потому, — остановившись у мотовоза, отвечала она. — Я помню те времена, когда на этом языке говорили повсеместно. И здесь, и за морем, и даже за океаном. Потом люди стали к нему примешивать более короткие, грубые слова, которыми заменяли для удобства старые, и так постепенно он исчез. Он растворился, потерялся в бездушной смеси новых языков, а те немногие слова что остались, переиначили, исковеркали, и окончательно лишили силы и смысла.
