Размышляя о важности НДО, Винсент Фелитти, один из ведущих исследователей, пишет:
«Почему лишь некоторые из нас – самоубийцы, или наркоманы, или страдают ожирением, или преступники? Почему одни из нас умирают рано, в то время как другие живут долго? Какова природа крика по ту сторону безмолвия? Что означает тот факт, что некоторые воспоминания невыразимы, забыты или утрачены, – и важно ли это? Платим ли мы скрытую цену за возможность оставаться в неведении?»
[706]
Внимательный читатель заметит сходство этого крика души с вопросами, поднятыми демобилизованными ветеранами.
Исследование НДО опиралось на ретроспективные отчеты о детском опыте, данные взрослыми пациентами. Хотя оно смогло продемонстрировать мощную корреляцию между историей детства и патологиями во взрослом возрасте, к определяющим выводам о том, как именно беды, пережитые в детстве, приводят к таким ужасным результатам, ему прийти не удалось. За эту задачу взялись несколько лонгитюдных исследований, которые годами отслеживали детей, затем становившихся взрослыми и дававших жизнь следующему поколению. Лонгитюдное исследование – гигантское предприятие, требующее выдающейся изобретательности, мастерства и преданности делу. Ценность научных данных, добытых в ходе таких исследований, просто не с чем сравнить.
В 1987 году психиатр Фрэнк Патнэм и психолог Пенелопа Трикетт, которые в то время работали в Национальном институте психического здоровья (НИПЗ), начали в Вашингтоне лонгитюдное исследование девочек, подвергшихся сексуальному насилию. Жертв подтвержденных случаев сексуального насилия со стороны членов семей направляли на это исследование социальные службы защиты детей. Контрольная группа девочек, соответствующая первой по показателям возраста, расы, состава семьи и социоэкономического положения, была набрана с помощью местных объявлений.
Девочки были подробно обследованы в момент обращения (средний возраст – 11 лет), а впоследствии – еще пять раз через одинаковые интервалы времени. На самое последнее исследование (средний возраст – 25 лет) многие пришли уже со своими детьми. 96 % участниц оставались в исследовании на всем его протяжении, этот изумительный результат объясняется отношениями заботы, которые исследователи выстроили с респондентками.
Ученые сумели продолжить исследования, несмотря на то что в конце 1990-х НИПЗ, в котором сменилось руководство, занял враждебную позицию по вопросу изучения насилия над детьми. Ученым, которые получили власть в этом учреждении, была особенно ненавистна концепция диссоциации; они не верили в этот феномен и решительно считали, что респектабельным исследователям не стоит ей заниматься. Патнэм, внезапно обнаружив, что его стали сторониться старые друзья и коллеги, с которыми он построил звездную карьеру, ушел из НИПЗ. «Этот опыт освободил меня, – говорит он, – и в итоге я пришел туда, где мог сделать намного больше». В Медицинском центре детской больницы в Цинциннати Патнэм обрел поддержку, которая позволила ему не только продолжить свое исследование, но и разработать программу лечения материнской депрессии, которая ныне воспроизводится уже в шести штатах
[707].
При каждом следующем исследовании Патнэм и его сотрудники видели, как усредненный жизненный сценарий подвергшихся насилию девочек зловеще отклонялся от пути тех, кого насилие обошло стороной (хотя внутри каждой группы результаты значительно варьировались). С биологической точки зрения у пострадавших наблюдались аномалии в выработке гормонов стресса и возбуждении вегетативной нервной системы, высокий уровень ожирения и раннее наступление полового созревания. В образовательном плане у них было больше трудностей с обучением. Психологически они были более склонны к депрессии, а многие и крайне диссоциативны. В подростковом периоде или даже раньше они часто злоупотребляли психоактивными веществами и были склонны к самоповреждению. Их социальное развитие обычно было неадаптивным, с ранним началом половой жизни и рискованным сексуальным поведением, а также высоким уровнем повторной виктимизации как в обычных, так и в интимных отношениях. Они чаще бросали учебу, беременели в подростковом возрасте, у них чаще случались преждевременные роды.
Наконец, хотя ставшие матерями участницы исследования не подвергали насилию своих детей, пережившие насилие в детстве гораздо чаще, чем их сверстницы из контрольной группы, недостаточно заботились о детях и в результате снова оказывались в поле зрения служб защиты детей. Эта межпоколенческая передача травмы, давно наблюдаемая клиницистами, показала себя как одно из самых серьезных долгосрочных последствий насилия, воздействуя примерно на каждую пятую из подвергшихся насилию матерей (18 %). Показатель матерей из контрольной группы, которые привлекли внимание служб защиты детей, составил менее 2 %.
Подводя через двадцать три года итоги своим открытиям, исследователи комментировали:
«Пережившие сексуальное насилие женщины в общем и целом коллективно шли по жизненным траекториям, связанным с хроническими заболеваниями и основными причинами смерти; они во многих отношениях напоминают группу с высокими баллами в известном исследовании НДО. Более того, их сложные, многосимптомные клинические профили… похожи на те, что включены в конструкты “травма развития” у детей и “комплексное ПТСР” у взрослых»
[708].
Подвергшиеся сексуальному насилию участницы этого исследования практически не получали никакого лечения; те, кому удалось избежать патологических траекторий жизни, сделали это с помощью собственных внутренних ресурсов и любой социальной поддержки, которую сумели сами себе организовать. В то же время несколько других замечательных многообещающих исследований независимо друг от друга продемонстрировали, что в случае матерей и детей из группы высокого риска раннее вмешательство помогает успешно предотвратить этот болезненный путь развития
[709].
Одно такое исследование, возглавляемое психологом Карлен Лайонс-Рут, моей коллегой из Кембриджской больницы, сейчас идет уже почти 30 лет. Ее проект под названием «Семейные пути» отслеживал судьбу младенцев и их матерей, данные которых передавали социальные службы, обеспокоенные качеством материнской заботы. Большинство матерей были бедными, многие растили детей одни, многие еще не достигли двадцатилетнего возраста, многие страдали депрессией. Детям на момент вступления их матерей в программу исследования было от нескольких дней до девяти месяцев. Матерям были предложены еженедельные визиты помогающих специалистов/людей на дом, в то время как контрольная группа матерей и младенцев из группы риска получала лишь обычные медицинские и педиатрические услуги.
