«Если под конец рассказа о войне ты ощущаешь воодушевление или тебе кажется, что кто-то наконец рассказал, как все было на самом деле, значит, ты пал жертвой старой и ужасной лжи»
[253].
Помимо признания, солдаты стремятся обрести смысл своих столкновений с убийствами и смертью в моральной позиции гражданского общества. Им нужно знать, рассматриваются их действия как героические или бесчестные, отважные или трусливые, целенаправленные или бессмысленные. Понимающие настроения сообщества, проникнутые реалистичным принятием, способствуют реинтеграции солдат в гражданскую жизнь; общественная отмосфера, пронизанная отвержением, усугубляет их изоляцию.
Печально известный пример неприятия обществом из новейшей истории связан с войной во Вьетнаме – необъявленной войной, которая велась без официальной ратификации с помощью установленных демократических процессов принятия решений. Неспособное объяснить необходимость ведения войны и прийти по этому поводу к общественному консенсусу или определить ее реальные цели, правительство Соединенных Штатов тем не менее призвало миллионы молодых людей на военную службу. По мере того как росли жертвы среди мирного населения, росла и оппозиция общества к войне. Попытки сдержать антивоенные настроения привели к политическим решениям, которые изолировали солдат и от гражданских лиц, и друг от друга. Солдат отправляли во Вьетнам и возвращали домой по отдельности, не давая ни организовать прощание, ни создать тесные связи внутри боевых подразделений, ни устроить торжественную церемонию встречи по возвращении на родину. Втянутые в политический конфликт, который следовало разрешить прежде, чем ставить под угрозу их жизни, вернувшиеся солдаты часто получали повторную травму, сталкиваясь с общественной критикой и неприятием войны, на которой они сражались и которую проиграли
[254].
Пожалуй, самым значимым вкладом общества в исцеление этих людей было строительство в Вашингтоне Мемориала ветеранов Вьетнама. Памятник, на котором перечислены только имена погибших воинов и даты, стал местом для выражения общего горя. Солдатам легче завершить работу «Спрессованной скорби», когда общество признает горечь их потерь. Этот памятник, в отличие от других, прославляющих героизм войны, стал священным местом, местом паломничества. Люди приходят сюда, чтобы увидеть имена, коснуться стены. Они приносят подношения и оставляют мертвым записки со словами извинений и благодарности. Ветеран Вьетнама Кен Смит, который ныне оказывает помощь другим ветеранам, описывает свое первое посещение этого мемориала так:
«Я вспоминал парней, вспоминал запахи, вспоминал определенные моменты, вспоминал дождь, вспоминал канун Рождества, вспоминал отъезд. Мне довелось побывать в паре скверных передряг; я вспоминал их. Я вспоминал лица. Я вспоминал… Некоторым это место напоминает кладбище, для меня же это скорее кафедральный собор. Это больше похоже на религиозный опыт. Своего рода катарсис. Это трудно объяснить другим: я – часть этого и всегда ею буду. И поскольку я сумел с этим примириться, то сумел и черпать из этого силу, чтобы делать то, что я делаю»
[255].
При травмах невоенного характера пострадавшие в основном озабочены теми же вопросами общественного признания и справедливости. Здесь формальной ареной как признания, так и компенсации является система уголовного правосудия – институт фактически недоступный для жертв сексуального и домашнего насилия. На базовом уровне признания обществом женщины, как правило, оказываются изолированными и невидимыми для ока закона. Эти противоречия между женской реальностью и правовыми определениями той же реальности часто принимают настолько крайние формы, что, по сути дела, препятствуют участию женщин в официальных структурах правосудия.
Женщины быстро начинают понимать, что изнасилование – преступление лишь в теории; на практике стандарт того, что представляет собой изнасилование, устанавливается не на уровне женского понимания своего опыта и того, что в нем переживается как насилие, а чуть выше приемлемого для мужчин уровня принуждения. И уровень этот оказывается очень высоким. Говоря словами эксперта по юриспруденции Кэтрин Маккиннон, «изнасилование, с точки зрения женщины, не воспрещается; оно регулируется»
[256]. Традиционные правовые стандарты признают изнасилование преступлением только в том случае, если насильник применяет крайнюю степень силы, намного превосходящую ту, которая обычно нужна, чтобы запугать женщину, или когда мужчина атакует женщину за пределами его социальной доступности – самый известный пример здесь нападение чернокожего мужчины на белую женщину. Чем более тесные отношения существуют между преступником и жертвой, тем выше степень допустимого принуждения. Так что половой акт по принуждению, совершенный незнакомцем, может быть признан изнасилованием, в то время как тот же акт, совершенный знакомым, таковым не признается. Поскольку большинство изнасилований на самом деле совершают знакомые или близкие жертв, закон не признает большинство изнасилований таковыми. Многие штаты предоставляют мужчине в браке прерогативу постоянного и абсолютного доступа к сексу, при этом любая степень принуждения разрешена законом
[257].
Попытки добиться справедливости или возмещения ущерба зачастую приводят к дальнейшей травматизации, поскольку правовая система часто откровенно враждебна к жертвам изнасилования. Более того, состязательная система правосудия непременно оказывается враждебной средой; она организована как поле боя, на котором стратегии агрессивного аргументирования и психологической атаки заменяют стратегии физической силы. Женщины, как правило, немногим лучше подготовлены к этой форме сражения, чем к физическому бою. Даже те, кто подготовлен хорошо, поставлены в невыгодное положение благодаря систематической предвзятости и институциональной дискриминации, направленной против них.
Система правосудия создана для того, чтобы защищать мужчин от превосходящей силы государства, а не защищать женщин или детей от превосходящей силы мужчин. Поэтому она дает прочные гарантии для прав обвиняемых, но практически никаких гарантий для прав жертвы. Если бы кто-то решился намеренно изобрести систему для провоцирования интрузивных посттравматических симптомов, то ему не удалось бы справиться с этой задачей лучше, чем это делает действующий суд. Женщины, которые искали справедливости в системе правосудия, часто сравнивают этот опыт с повторным изнасилованием
[258].
