Уничтожение привязанностей требует не только изоляции жертвы от других людей, но и разрушения ее внутренних представлений о связи с ними. По этой причине преступник часто прилагает все усилия, стараясь лишить свою пленницу любых предметов, имеющих символическое значение. Одна женщина, подвергавшаяся насилию дома, рассказывает, как ее любовник требовал ритуального жертвоприношения символов привязанности:
«Он не бил меня, но очень злился. Я думала, это потому, что он любит меня и ревнует. Но я долго не осознавала – пока все это не закончилось, – что его поведение не имело никакого отношения к теплым чувствам. Дело было совсем в другом. Он задавал мне массу вопросов о том, с кем я встречалась до знакомства с ним. Он заставил меня вынести из дома целую папку писем и фотографий и не отходил от меня, велев встать над открытым канализационным люком на дороге. Я должна была бросать их все туда, один лист за другим, – рвать их и бросать туда»
[278].
В начале отношений эта женщина сумела убедить себя, что пойдет лишь на одну маленькую символическую уступку. Рассказы женщин, подвергавшихся избиениям, пестрят такими неохотными жертвоприношениями, которые постепенно и незаметно разрушают их связи с другими людьми. Многие женщины, вспоминая об этом, говорят, что сами постепенно загоняли себя в капкан. Линда Лавлейс, которую принудили к занятиям проституцией и съемкам в порнографических фильмах, рассказывает, как постепенно запутывалась в силках сутенера, который первым делом уговорил ее оборвать отношения с родителями:
«Я пошла у него на поводу. Произнося эти слова, я сознаю, что в те дни шла на поводу у слишком многого… Никто не выкручивал мне руки, тогда еще – нет. Все происходило мягко и постепенно: один шажок, потом другой… Это начиналось так незаметно, что я увидела, к чему все идет, лишь намного позже»
[279].
Узники совести, которые хорошо осведомлены о стратегиях контроля и сопротивления, как правило, понимают, что изоляция – это опасность, которой нужно избегать любой ценой, и что нет такого понятия, как «маленькая уступка», когда речь идет о сохранении связей с внешним миром. Как бы старательно тюремщики ни пытались разрушить их отношения, эти узники столь же старательно сохраняют коммуникацию с миром, находящимся за пределами того, в котором они заперты. Они намеренно вызывают в памяти образы тех, кого любят, чтобы сохранить свое чувство контакта. Они борются за сохранение физических символов верности. Они могут рисковать своей жизнью ради обручального кольца, письма, фотографии или какого-нибудь другого памятного символа. На такой риск, который может показаться стороннему наблюдателю героизмом или глупостью, они идут по самым что ни на есть прагматичным причинам. В условиях длительной изоляции узникам необходимы «переходные объекты» для сохранения ощущения своей связи с другими. Они понимают, что потерять эти символы привязанности – значит потерять себя.
Когда жертву изолируют, она становится все более зависимой от преступника не только в вопросах выживания и удовлетворения основных потребностей организма, но и в информационной и даже эмоциональной подпитке. Чем сильнее она напугана, тем больше искушение уцепиться за те единственные отношения, которые разрешены, – отношения с преступником. В отсутствие любого другого человеческого контакта, в отсутствие любой иной точки зрения жертва начинает видеть мир глазами своего мучителя. Херст рассказывает, как вступала в диалог с тюремщиками, думая, что сможет перехитрить их, но очень скоро они перехитрили ее:
«Со временем, хотя я едва ли осознавала это, они полностью обратили меня – или почти полностью. Точно военнопленную, продержав в том чулане с повязкой на глазах два долгих месяца, меня непрерывно бомбардировали трактовками Симбионистской армии освобождения в отношении всего: жизни, политики, экономики, социальных условий и текущих событий. После того как меня выпустили из чулана, я думала, что развлекаю их, повторяя, как попугай, их собственные клише и броские словечки, в глубине души не веря в них.
Потом… наступило что-то вроде внутреннего онемения и шока. Чтобы сохранить здравый рассудок и равновесие, день за днем функционируя в этой новой среде, я научилась действовать механически, как хороший солдат, делая то, что мне говорили, и помалкивая о своем неверии… Их реальность отличалась от всего, что я знала прежде, и она к тому времени стала и моей реальностью тоже»
[280].
Узники совести прекрасно осознают опасность обычного человеческого взаимодействия со своими тюремщиками. Из всех заключенных эта прослойка наиболее подготовлена к тому, чтобы сопротивляться разлагающим психологическим эффектам лишения свободы. Они выбрали свою дорогу в жизни, полностью осознавая ее опасности, у них есть четко определенные принципы и вера в своих союзников. Тем не менее даже эта в высшей степени подготовленная и мотивированная группа людей осознает, что рискует развить эмоциональную зависимость от своих тюремщиков. Они защищают себя лишь бескомпромиссным отказом вступать даже в самые поверхностные социальные отношения со своими противниками. Щаранский рассказывает, как его тянуло к тюремщикам:
«Я начинал видеть все человеческие области, которые были общими у меня с этими кагэбэшниками. Хотя это вполне естественно, это было еще и опасно из-за того, что растущее чувство нашей человеческой общности могло с легкостью стать первым шагом к моей капитуляции. Если бы следователи оставались моей единственной связью с внешним миром, я мог начать зависеть от них и искать области возможного согласия»
[281].
В то время как узникам совести необходимо мобилизовать все свои ресурсы, чтобы избежать развития эмоциональной зависимости от своих тюремщиков, люди, у которых нет такой замечательной подготовки, политических убеждений и моральной поддержки, часто развивают ту или иную степень зависимости. Привязанность между заложником и похитителем – скорее правило, чем исключение. Продолжительное лишение свободы в состоянии постоянного страха смерти и изоляции от внешнего мира надежно создает связь между тюремщиком и пленником. Заложники после освобождения нередко принимают сторону своих захватчиков, защищают их, навещают в тюрьме и собирают деньги на адвокатов
[282].
