Сходные симптомы были отмечены у беженцев из концентрационных лагерей Юго-Восточной Азии
[298]. Некоторые люди, выжившие в длительных травмирующих ситуациях, могут оценивать ущерб, нанесенный им продолжительным лишением свободы, преимущественно в соматических терминах. А могут настолько привыкнуть к своему состоянию, что перестают осознавать связь между симптомами физического дистресса и ужасными условиями, в которых эти симптомы сформировались.
Интрузивные симптомы посттравматического стрессового расстройства также преобладают у переживших длительную повторяющуюся травму. Но в отличие от интрузивных симптомов острой единичной травмы, которые имеют тенденцию сокращаться в течение нескольких недель или месяцев, симптомы хронической травмы могут оставаться почти неизменными спустя много лет после освобождения из длительного плена. Например, исследования солдат, взятых в плен во время Второй мировой войны или войны в Корее, показали, что и через 35–40 лет после освобождения у большинства этих мужчин продолжались кошмарные сны, стойкие флешбэки и экстремальные реакции на напоминавшие о пребывании в плену стимулы
[299]. Эти симптомы у бывших военнопленных были более тяжелыми, чем у ветеранов войн той же эпохи, избежавших плена
[300]. Спустя 40 лет бывшие узники нацистских концлагерей тоже сообщали о стойких и тяжелых интрузивных симптомах
[301].
Но главная черта посттравматического стрессового расстройства, которая проявляется наиболее ярко у хронически травмированных людей, – это избегание или сужение опыта. Когда человека помещают в обстоятельства, где его идентичность сведена к одной цели простого выживания, психологическое избегание становится важнейшей формой адаптации. Оно применяется к каждому аспекту жизни: отношениям, деятельности, мыслям, воспоминаниям, эмоциям и даже чувственным ощущениям. И хотя избегание в период лишения свободы выполняет адаптивную функцию, оно также ведет к своего рода атрофии психологических возможностей, которые были подавлены, и к чрезмерному развитию одинокого внутреннего мира.
Люди в неволе становятся мастерами в искусстве изменения сознания. Путем практики диссоциации, добровольного подавления мыслей, минимизации, а иногда и открытого отрицания происходящего они учатся изменять невыносимую реальность. Принятая в психологии терминология не имеет названия для этого сложного комплекса психологических маневров, одновременно сознательных и бессознательных. Пожалуй, наиболее подходящим термином будет двоемыслие в определении Оруэлла:
«Двоемыслие означает способность одновременно держаться двух противоречащих друг другу убеждений. [Человек] знает, в какую сторону менять свои воспоминания; следовательно, осознает, что мошенничает с действительностью; однако при помощи двоемыслия он уверяет себя, что действительность осталась неприкосновенна. Этот процесс должен быть сознательным, иначе его не осуществишь аккуратно, но должен быть и бессознательным, иначе возникнет ощущение лжи… Даже пользуясь словом двоемыслие, необходимо прибегать к двоемыслию»
[302].
Способность одновременно придерживаться противоположных убеждений – одна из характерных черт трансовых состояний. Способность изменять восприятие – другая характерная черта. Заключенные часто учат друг друга искусственно вызывать такие состояния с помощью монотонного напева, молитвы и простых методов гипноза. Эти методы сознательно применяются для того, чтобы выдерживать голод, холод и боль. Алисия Партной, одна из «исчезнувших»
[303] в Аргентине, так описывает свою первую безуспешную попытку войти в состояние транса:
«Наверное, это голод пробудил во мне любопытство к экстрасенсорному восприятию. Я начала с расслабления мышц. Я думала, что мое сознание, лишенное веса, устремится в задуманном мною направлении. Но эксперимент провалился. Я рассчитывала, что моя душа, поднявшись к потолку, сможет наблюдать за телом, лежащим на матраце с полосками от крови и грязи. Но этого не случилось. Наверное, на глазах моего разума тоже была повязка»
[304].
Впоследствии, научившись техникам медитации у других узников, Алисия могла ограничивать физическое восприятие боли и эмоциональные реакции ужаса и унижения, изменяя свое чувство реальности. Иллюстрируя степень успешной диссоциации, она рассказывает об этом в третьем лице:
«– Снимай одежду.
Она стояла в нижнем белье, не опуская головы. Ждала.
– Всю одежду, я сказал.
Она сняла оставшиеся вещи. Ей казалось, будто тюремщиков не существует, будто они всего лишь омерзительные черви, которых она может изгнать из своего сознания мыслями о приятных вещах»
[305].
Во время продолжительного лишения свободы и изоляции некоторые узники способны развивать способности к трансу, которые обычно наблюдаются лишь у хорошо поддающихся гипнозу людей. В их числе способность к формированию позитивных и негативных галлюцинаций и диссоциации отдельных составляющих личности. Элейн Мохамед, политзаключенная из Южной Африки, описывает свои психологические изменения в период неволи следующим образом:
«Я начала галлюцинировать в тюрьме, наверное, пытаясь побороть одиночество. Помню, как во время суда надо мной кто-то задал мне вопрос: “Элейн, что вы делаете?” Я в этот момент махала рукой за спиной и ответила ему: “Глажу свой хвост”. Я представляла себя белкой. Многие мои галлюцинации были связаны со страхом. Окошки в моей камере располагались слишком высоко, чтобы из них выглядывать, но я, галлюцинируя, представляла, как кто-то проникает в мою камеру, например волк…
