Идентификация с преступником способна принимать разные формы. Терапевт может поймать себя на том, что история пациента вызывает у него крайний скептицизм, может начать минимизировать или оправдывать насилие. Поведение человека, которому он оказывает психологическую помощь, может вызывать в нем чувства неприятия и отвращения. Он может крайне нетерпимо и критично относиться к пациенту, если тот не оправдывает его представления о том, как должна вести себя «правильная» жертва. Он может возмущаться беспомощностью пациента, презирать его за нее или поддаться параноидальному страху перед мстительной яростью. У него могут случаться моменты откровенной ненависти и желания избавиться от пациента. Наконец, терапевт может испытывать вуайеристский интерес, увлеченность и даже сексуальное возбуждение. Сексуализированный контрперенос – частое явление, особенно у терапевтов-мужчин, работающих с пациентками, которые подверглись сексуальному насилию
[479].
Кристал отмечает, что встреча с травмированным пациентом вынуждает терапевтов примиряться со своей собственной способностью ко злу:
«То, чего мы не можем признать в себе, нам приходится отвергать и в других. Таким образом, дружелюбное, сострадательное отношение, которое человек считает наиболее полезным, может быть вытеснено гневом, отвращением, презрением, жалостью или стыдом. Терапевт, который вымещает свой гнев… демонстрирует этим симптом собственных трудностей, то же следует сказать и о терапевте, страдающем от депрессии, или том, кто начинает слишком оправдывать пациента или соблазнять его. Сказанное мною, разумеется, общеизвестно, но мы должны особенно бдительно относиться к этой проблеме, работая с людьми, пережившими тяжелый травмирующий опыт…в силу необыкновенно сильного воздействия историй их жизни»
[480].
Наконец, эмоциональные реакции терапевта включают не только те, что возникают в результате отождествления с жертвой и преступником, но и относящиеся исключительно к роли стороннего наблюдателя. Самая сильная и универсальная из них – «вина свидетеля», реакция, сходная с «виной выжившего» у пациентов. К примеру, у терапевтов, которые работают с жертвами холокоста, чувство вины – наиболее частая реакция контрпереноса
[481]. Терапевт может чувствовать себя виноватым в связи с тем фактом, что он избавлен от страданий, которые пришлось вынести пациенту. Как следствие, он может утратить способность наслаждаться простыми радостями и удовольствиями собственной жизни. Вдобавок к этому собственные поступки могут казаться ему ошибочными или неадекватными. Он может сурово осуждать себя за недостаточное терапевтическое рвение или слабую приверженность социальным обязательствам и думать, что лишь беспредельная преданность может компенсировать его недостатки.
Если упустить из виду комплекс «вины свидетеля» и не принять меры по его сдерживанию, терапевт рискует начать игнорировать собственные законные интересы. Он может принимать слишком большую личную ответственность за жизнь пациента, таким образом снова покровительствуя ему и делая его беспомощным. В своей рабочей среде он может также брать на себя избыточную ответственность – с сопутствующим риском итогового выгорания.
Терапевт может также чувствовать себя виноватым в том, что заставляет пациента заново переживать боль травмы в процессе терапии. Психиатр Юджин Блисс уподобляет лечение пациентов с расстройством множественной личности «проведению хирургической операции без анастезии»
[482]. В результате терапевт может уклоняться от исследования травмы, даже когда переживший ее человек к нему готов.
Дополнительные осложнения контрпереноса следует ожидать в работе с пациентами, у которых диагностирован комплексный посттравматический синдром. Терапевт, особенно имея дело с людьми, пережившими длительное повторяющееся насилие в детстве, может поначалу больше реагировать на искаженный стиль общения пациента, чем на саму травму. Действительно, истоки нарушений, кроющиеся в насилии, пережитом в детстве, могут ускользать от сознания травмированного человека – и слишком часто ускользают от внимания терапевта тоже. Традиционная литература о пограничном расстройстве личности содержит некоторые примеры наиболее тонкого анализа этого сложного контрпереноса.
Симптомы пациента одновременно и привлекают внимание к существованию невыразимой тайны, и отвлекают от нее. Первое подозрение о возможном существовании травмы часто опирается на реакции контрпереноса у терапевта. В связи с симптомами пациента терапевт ощущает внутреннюю растерянность подвергающегося насилию ребенка. Быстрые смены когнитивных состояний пациента способны вызывать у терапевта ощущение нереальности происходящего. Джин Гудвин описывает контрпереносное чувство «экзистенциальной паники» при работе с людьми, пережившими насилие в детстве
[483].
Терапевты часто сообщают о пугающих, причудливых или абсурдных снах, образах и фантазиях, посещающих их во время работы с такими пациентами. У них самих могут проявляться необычные диссоциативные переживания, включающие не только психическое онемение и искажения восприятия, но и деперсонализацию, дереализацию и переживания пассивного влияния. Временами терапевт может диссоциировать заодно с пациентом, как было в случае сбежавшей из дома 16-летней Триши с подозревавшейся, но не раскрытой историей масштабного насилия в детстве:
«Во время первого сеанса с Тришей терапевт внезапно поймала себя на ощущении выхода из собственного тела. Ей казалось, что она смотрит на себя и Тришу из некой точки на потолке. Никогда прежде она не испытывала такого чувства. Она незаметно впилась ногтями в ладони и вжала подошвы туфель в пол, чтобы почувствовать себя “заземленной”».
Терапевта также могут приводить в полное недоумение быстрые смены настроения или стиля общения пациента. Психоаналитик Гарольд Сирлс отмечает, что терапевт может ощущать странное и нелепое сочетание эмоциональных реакций на пациента, его может тяготить ощущение постоянного тревожного ожидания
[484]. Это беспокойство на самом деле отражает состояние постоянного страха жертвы перед своенравным, непредсказуемым абьюзером. Воспроизведение динамики жертвы и преступника в терапевтических отношениях может крайне усложняться. Иногда терапевт в итоге чувствует себя жертвой пациента. Терапевты часто жалуются на то, что им угрожают, ими манипулируют, их эксплуатируют или дурачат. Один терапевт, столкнувшись с непрестанными угрозами пациента покончить с собой, описывал это ощущение словами «словно мне к виску приставили пистолет»
[485].
