«Кевин бросил пить после того, как едва не умер от осложнений, вызванных алкоголизмом. Став трезвенником, он начал страдать от флешбэков о жестоком насилии, которому подвергался в раннем детстве. Он обратился за психотерапевтической помощью, чтобы докопаться до корня своей проблемы. Ему казалось, что травматические воспоминания были причиной его проблем с алкоголем и что его перестанет тянуть к спиртному, если он просто сможет “вывести их из организма”. Он отказался участвовать в официальной программе для страдающих алкоголизмом и не посещал встречи Общества анонимных алкоголиков. Он считал эти программы “костылями” для слабых духом, зависимых людей и полагал, что не нуждается в такой поддержке.
Терапевт согласилась перенести фокус терапии на историю детства Кевина. Во время психотерапевтических сеансов Кевин воспроизводил свои воспоминания в тяжких подробностях. Его кошмары и флешбэки усугублялись, и он начал все чаще прибегать к экстренным звонкам между сеансами. Тем временем посещение запланированных им терапевтических встреч стало нерегулярным. Во время одного телефонного разговора терапевту показалось, что Кевин пьян, но тот решительно отрицал, что снова запил. Терапевт осознала свою ошибку только тогда, когда Кевин явился на сеанс, дыша перегаром».
В данном случае терапевт, не искушенная в вопросах злоупотребления веществами, уделила недостаточное внимание задаче соблюдения трезвости. Она просто приняла аргумент пациента о том, что он не нуждается в социальной поддержке, таким образом проигнорировав один из базовых компонентов безопасности. Она также не смогла понять, что углубленное исследование травматических воспоминаний способно стимулировать наиболее сильные интрузивные симптомы посттравматического стрессового расстройства и тем самым подставить под удар еще не устоявшуюся трезвость пациента.
Случай Кевина иллюстрирует потребность в тщательной оценке текущей ситуации пациента, прежде чем будет принято совместное решение о том, на чем будет фокусироваться терапия. Этот процесс включает в себя оценку размеров структуры, необходимой для гарантирования безопасности. Амбулаторное лечение может оказаться неэффективным или неприемлемым для пациента, у которого серьезно нарушены способности к заботе о себе или самозащите. Пациенту может сначала потребоваться лечение в стационаре, обращение в реабилитационный центр или курс лечения от алкогольной или наркотической зависимости. Для детоксикации, контроля растройств пищевого поведения или суицидальных наклонностей может потребоваться госпитализация. Необходимые социальные интервенции могут включать подачу сведений о детях, оказавшихся в ситуации риска, в службу опеки, получение охранных ордеров по решению суда или помощь человеку в бегстве в убежище или приюте.
Когда наилучший путь действий неочевиден, терапевту лучше прежде всего позаботиться о безопасности, даже перестраховавшись. В этом случае он обеспечивает пациентке положение, в котором та может продемонстрировать, что действительно способна хорошо о себе заботиться и что это терапевт проявляет чрезмерную осторожность. Если же, напротив, терапевт преуменьшает опасность, пациентка может быть вынуждена продемонстрировать отсутствие безопасности каким-либо драматическим способом.
Чтобы противодействовать убедительной идее о быстром катарсическом исцелении, терапевт может уподобить процесс восстановления марафону. Благодаря этому образу сложность предстоящей задачи сразу становится понятна пациентам. Они понимают, что восстановление, как и марафон, – это тест на выносливость, требующий длительной подготовки и постоянной практики. Метафора марафона передает важность создания условий и постоянных поведенческих усилий для поддержания мужества и настойчивости как на уровне тела, так и на уровне духа. Пусть этому образу, возможно, недостает включения социального уровня, зато он созвучен изначальному чувству изоляции жертвы. Кроме того, он предлагает роль терапевта как тренера, коуча. И хотя без экспертности специалиста в терапевтических техниках, его взгляда и моральной поддержки не обойтись, в итоге исцеление выживших определяют и воплощают в действиях только они сами.
Пациенты часто интересуются, как им судить о своей готовности перейти к следующей стадии работы. Какого-то определенного драматического события, знаменующего завершение первой стадии, не существует. Это постепенный процесс, темп которого может меняться, то ускоряясь, то затихая. Мало-помалу пережившие травму люди восстанавливают базовое чувство безопасности или хотя бы предсказуемости своей жизни. Они вновь обнаруживают, что могут полагаться на себя и других. Пусть они стали намного осторожнее и недоверчивее, чем были до травмы, пусть они по-прежнему избегают близости, но больше не чувствуют себя уязвимыми или изолированными. У них есть некоторая уверенность в своей способности защитить себя; они знают, как контролировать самые тревожные симптомы; знают, на чью поддержку могут рассчитывать. Люди, пережившие хроническую травму и выжившие, начинают верить не только в то, что способны хорошо заботиться о себе, но и в то, что заслуживают этого. В своих отношениях с другими они восстановили способность к уместному доверию и самозащите. В своих отношениях с терапевтом они пришли к обоснованно безопасному альянсу, сохраняющему и автономию, и контакт.
В этот момент, особенно в случае острой единичной травмы, выжившая может захотеть на какое-то время выбросить этот опыт из головы и продолжить жить своей жизнью. И, возможно, на какое-то время это ей удастся. Нигде не написано, что процесс восстановления должен следовать какой-то линейной и непрерывной последовательности. Но травмирующие события в итоге отказываются навсегда уйти в забвение. В какой-то момент воспоминание о травме непременно вернется, требуя внимания. Часто катализатором становится важное напоминание о травме (например, годовщина) или изменение жизненных обстоятельств выжившей, которое возвращает ее к незавершенной работе по интеграции травмирующего опыта. Тогда она готова к переходу на вторую стадию восстановления.
Глава 9. Вспоминание и оплакивание
На второй стадии восстановления выжившие рассказывают историю своей травмы. Они раскрывают ее полностью, во всей глубине и подробностях. Работа по реконструкции на самом деле трансформирует травматическое воспоминание, чтобы его можно было интегрировать в историю жизни. Жане называл нормальные воспоминания «актом рассказывания истории». Травматическое воспоминание, наоборот, бессловесно и статично. Сначала рассказ человека о событии может изобиловать повторами, стереотипными фразами и быть безэмоциональным. Один исследователь называет историю травмы в ее непреобразованном состоянии «преднарративной». Она не развивается и не прогрессирует с течением времени, не раскрывает чувств рассказчика и не дает интерпретации событий
[524]. Другой терапевт описывает травматическое воспоминание как ряд неподвижных кадров или немой кинофильм; задача терапии – сопроводить его музыкой и словами
[525].
