«Я решила: “Ладно, хватит вести себя так, будто я готова зверски убить любого, кто не так на меня посмотрит. Я больше не обязана испытывать эти чувства”. А потом подумала: “А как бы я хотела себя ощущать?” Я хотела ощущать себя в безопасности в этом мире. Я хотела чувствовать себя обладающей властью. И поэтому сосредоточилась на том, что у меня хорошо получалось, на способах, которыми я брала власть в реальных ситуациях»
[565].
Научиться бороться
«Взять власть» в реальных жизненных ситуациях часто означает вместе с тем принять сознательное решение встретить опасность лицом к лицу. К началу этой стадии восстановления выжившие уже понимают, что их посттравматические симптомы представляют собой патологическое преувеличение нормальных реакций на опасность. Они часто остро осознают свою никуда не девшуюся уязвимость перед угрозами и напоминаниями о травме. Но вместо того чтобы терпеть эти повторяющиеся переживания, люди с травмирующим опытом могут решить активно взаимодействовать со своими страхами. На каком-то уровне это решение – сознательно подвергнуться опасности – можно понять как очередную реконструкцию травмы. Как и настоящая реконструкция, это решение является попыткой взять верх над травмирующим переживанием; однако в отличие от первого второе осуществляется сознательно, методично, согласно составленному плану и потому имеет больше шансов на успех.
Для тех, кто никогда не изучал основы самообороны, приобретение этих навыков может стать как методом обретения психологического контроля, так и способом перепрограммировать физиологические реакции на стимулы. Для женщин такое обучение также является формой выражения отказа подчиняться диктату общества, требующего от них воплощения покорной, послушной позиции «традиционной женственности». Мелисса Соулт, терапевт и инструктор курсов самообороны для женщин, рассказывает, как ее программа подготовки восстанавливает стандартную реакцию на угрозу с помощью серии упражнений, в которых инструктор имитирует все более агрессивные формы нападения, а участницы программы учатся их отражать:
«Наша цель – сделать так, чтобы они [женщины] ощущали вкус страха, но при этом знали, что, несмотря на это, смогут дать отпор. К концу первого занятия ощущение силы начинает перевешивать страх – или, по крайней мере, идет с ним вровень. У них начинает развиваться толерантность к адреналину. Они привыкают к ощущению учащенного сердцебиения. Мы учим их дышать, успокаиваться под давлением…
Четвертое занятие часто бывает самым напряженным… Оно включает в себя по-настоящему долгий бой, когда условный противник все нападает, и нападает, и нападает. [Учащиеся] доходят до той точки, когда им кажется, что они не могут больше держаться, но должны это делать. И так они обнаруживают, что их запас сил больше, чем им представлялось, даже когда они выходят из этого боя изнуренными, плачущими и трепещущими, как лист на ветру. Это очень важный прорыв»
[566].
Решая «попробовать вкус страха» на занятиях по самообороне, выжившие создают для себя возможность реконструкции нормальных физиологических реакций на опасность, восстановления «системы действия», которая была разрушена и раздроблена на фрагменты травмой. В итоге они с большей уверенностью встречаются с миром:
«Они не опускают головы, дышат свободнее, спокойнее смотрят в глаза, чувствуют себя более устойчиво… [Учащиеся] говорят, что теперь, идя по улице, больше смотрят на прохожих, а не пугливо упираются взглядом в землю»
[567].
Столь же важными на этой стадии восстановления могут быть и другие формы контролируемых ситуаций страха. Например, некоторые программы лечения или группы самопомощи в качестве тщательно продуманной, запланированной встречи с опасностью предлагают отправиться в поход. Эти организованные активности дают возможность реструктурировать неадаптивные социальные реакции выживших, а также их физиологические и психологические реакции на страх. По словам Джин Гудвин, принимавшей в качестве терапевта участие в таких походах с людьми, пережившими насилие в детстве, «магические или невротические средства обеспечения собственной безопасности в этой обстановке не работают. Быть милой, ничего не требовать, “сливаться с мебелью”, выдвигать чрезмерные и нарциссические требования, ждать спасителя – ни одним из этих способов не добиться появления завтрака на столе. С другой стороны, участницы удивляются и радуются эффективности своих реалистичных способов справляться со сложностями. В реальности они способны научиться спускаться по веревке с утеса; их взрослые навыки… перевешивают страх и низкую самооценку, которые в начале пути заставляли их считать это невозможным»
[568].
В обстановке дикой природы, как и на занятиях по самообороне, пережившие травму люди сознательно ставят себя в положение человека, реагирующего на опасность в стиле «бей или беги», зная, что выберут первое. Таким образом, они добиваются некоторого контроля над своими телесными и эмоциональными реакциями и возвращают себе ощущение силы и власти над своей жизнью. Не все опасности заставляют замереть; не каждый страх – это ужас. Добровольно подвергая себя опасности, выжившая заново изучает градации страха. Цель таких действий не изничтожить страх полностью, а научиться жить с ним и даже использовать как источник энергии и познания.
На этом этапе выжившие не только стремятся к конфронтации с физической опасностью. Они также часто проводят переоценку характерных для себя копинговых стратегий в социальных ситуациях, возможно, не несущих открытой угрозы, но тем не менее враждебных или неявно принудительных. Они могут ставить под сомнение свои прежние воззрения, которые позволяли им мириться с одобряемым обществом насилием или эксплуатацией. Женщины сомневаются в традиционном принятии подчиненной роли. Мужчины сомневаются в традиционном соучастии в иерархии доминирования. Часто эти допущения и способы поведения были настолько глубоко укоренены, что действовали помимо сознания. Марди Горовиц, описывая третью стадию психотерапии с женщиной, пережившей изнасилование, показывает, как пациентка пришла к осознанию, что стереотипные женские установки и поведение подвергли ее риску:
«Одной из этих бессознательных установок до стрессового события была уверенность в том, что эротический подход – единственный способ добиться внимания, поскольку сама по себе она его ни капельки не заслуживает. Работая над осмыслением изнасилования, она начала осознавать это ущербное представление о себе и связанные с ним фантазии о спасении. Она сумела пересмотреть свои установки, включая автоматические и нереалистичные ожидания, что люди, занимающие доминирующую позицию, почувствуют вину за то, что эксплуатировали ее, и, движимые этим чувством вины, станут с ней заботливыми и нежными»
[569].
