– С удовольствием.
Я приподняла крышку чемоданчика. Та заскрипела, как двери в замке с привидениями.
Внутри находился всего один предмет, а именно – тетрадь в кожаном переплете, перевязанная шнурком. «Diary» – стояло на обложке. Английское слово, обозначающее «дневник».
– Дневник! Надо же, вам повезло, – пробормотал старик. – Представьте, сколько времени он лежал в этом чемоданчике и ждал, пока его найдут. Замок давно никто не открывал, поверьте мне на слово. Я за свою жизнь установил множество замков и повидал множество старой мебели. Должно пройти несколько десятилетий, чтобы слой ржавчины стал таким толстым. Готов спорить, дневник спрятали в чемоданчик после войны, и с тех пор к нему никто не притрагивался.
– Можно взять его в руки? – спросила я.
– Ну он кожаный, так что сохранился неплохо. Кожа проходит испытание временем, она прочная. Вопрос в том, в каком состоянии бумага. Если чемоданчик хранился во влажном месте, то из-за влаги чернила могли расплыться.
Я осторожно взяла дневник в руки и развязала шнурок. Открыла и пролистала несколько страниц, дотрагиваясь до них кончиками пальцев. Страницы были исписаны изящным почерком. Как ни странно, я была абсолютно уверена, что он принадлежал женщине. Записи были сделаны на английском языке. Старик наклонился ко мне, но, похоже, он не очень хорошо знал английский.
– Этот дневник проделал долгий путь, – заметил он. – Вы нашли настоящее сокровище. Берегите его.
– Больше вам спасибо за помощь.
Похоже, дневник и правда не раз подвергался воздействию влаги: некоторые записи были слегла расплывающимися, но разобрать их было можно. Я прочитала несколько предложений. Вне контекста они не имели смысла, но было ясно, что речь в них идет о войне.
– Здесь написано о войне, – сказала я.
– Если вы знаете английский, то прочтите его с самого начала. Этот документ – свидетель того времени.
– Да, именно так я и сделаю.
Старик снова улыбнулся.
– Я выхожу на следующей остановке. Был рад найти вместе с вами это сокровище.
– Спасибо, что помогли мне, месье.
Мы приблизились к остановке, и поезд замедлил ход. Старик, прокряхтев, встал, и я последовала его примеру. Дневник я вернула в чемоданчик, который закрыла и сунула под мышку.
Выйдя на платформу, мы со стариком переглянулись.
– До свидания, месье, – сказала я. – Еще раз спасибо за помощь.
Старик кивнул.
– Позаботьтесь об этом дневнике, не дайте ему пропасть в забвении. Забвение губительно для истории, а историю нельзя забывать – ради того, чтобы подобный кошмар никогда не повторился.
Это прозвучало почти торжественно. Я снова кивнула. Старик отечески похлопал меня по плечу, повернулся и пошел прочь. Проводив его взглядом, я решила прочитать дневник от корки до корки и передать его музею.
Не успела я выйти из метро, как получила сообщения и от Маэля, и от Гермеса. Но я уже почти дома, так что не буду поворачивать. Родителей дома не оказалось, но в записке, которую я нашла на кухонном столе, говорилось, что они ненадолго отошли в магазин за покупками. Я написала им сообщение – мол, я дома, но скоро ухожу, чтобы встретиться с Маэлем. Мама ответила сразу – попросила передать Маэлю привет и пожелала ему скорейшего выздоровления.
Я улыбнулась, тронутая ее сообщением.
После сегодняшних событий мне нужно было побыть у себя в комнате и переварить случившееся. Я избавилась от многочисленных слоев одежды, натянула на себя спортивные штаны с футболкой, села за стол и положила чемоданчик перед собой. Облетев комнату, Эванджелина принялась с любопытством его разглядывать. Я не стала опускать защелки, опасаясь, что замок снова заест, и просто закрыла крышку. Впрочем, та была слегка деформированой и не закрывалась до конца. Я осторожно откинула крышку, достала дневник и включила настольную лампу, чтобы лучше видеть. Многие записи размылись и поблекли, поэтому мне с трудом удавалось их расшифровать. Буквы были по-старинному украшены многочисленными завитушками, что не облегчало мне задачу. Записи в середине дневника сохранились лучше всего. Дата подтвердила, что дневник описывает события конца Второй мировой. Его владелица рассказывала о своей жизни в полевом лазарете. О том, как ей жалко молодых солдат. Они напоминали ей брата, которого она потеряла слишком рано. В одной из записей девушка с грустью сообщала, что потеряла часы в творящемся вокруг хаосе. Она купила эти часы на свое первое жалованье. Она расстроилась, потому что считала, что медсестра без часов – это не медсестра. Перевернув страницу, я обрадовалась: здесь почерк был разборчивее, и я могла расшифровать целые предложения.
«Вместе со мной работают три женщины, – писала девушка. – Они намного старше меня, и я бы не назвала их привлекательными. Они частенько выстраиваются в ряд, напоминая органные трубы».
Я почувствовала, как у меня по спине пробежал холодок, и быстро продолжила читать.
«Они хорошие медсестры, хоть и плохо видят».
Озноб, охвативший меня, пощипывал кожу мурашками.
«У одной из них волосы торчат во все стороны, даже шапочкой не укротить. У другой – довольно высокий для женщины рост и зеленоватые ногти, но на больную она не похожа – энергичная и сильная. Ну а третья – самая способная из них. Они сестры, и она явно главная. Очень решительная и уверенная в себе особа. Они славные женщины, хоть и староваты, чтобы служить на передовой. Может, их взяли из-за большого опыта…»
«…Сегодня они услышали, как я жаловалась другой медсестре на то, что потеряла часы. Был перерыв, мы переодевались. Чистая форма у нас в дефиците, и я очень радуюсь каждой новой партии. Позже эти трое подошли ко мне и вручили часы со словами, что медсестре без них не обойтись. Они получили эти часы в благодарность от пациента, но у них уже были свои.
Я не могла поверить своей удаче! Очень великодушно проявлять подобную щедрость в наше сложное время. Сначала я не хотела брать часы, но сестры надели их на мое запястье, не оставляя мне выбора.
Часы очень красивые. Ремешок у них кожаный, и корпус выглядит так, будто сделан из настоящего золота. Они маленькие и изящные, и кажется, что они всегда были со мной. Сейчас я пишу эти строки и смотрю на них. В наше время тщеславие граничит с богохульством, и все же я не могу сдержать счастья. Я уже представляю, как завещаю их своей будущей дочери, чтобы та передала их своей дочери. Часы красивые, и качество у них отменное. Они наверняка прослужат десятилетия. Как бы то ни было, я буду их очень беречь.
Три сестры – одна молоденькая медсестра прозвала их «органными трубами» – со мной согласились. Они заставили меня пообещать, что эти часы будут переходить в моей семье от матери к дочери, как реликвия. И они правы. Такие часы нельзя продавать. Они должны остаться в семье. Я позабочусь об этом, и…».
Последующие строчки расплылись из-за больших высохших капель, но я прочитала достаточно. Торопливо перевернув страницы в самое начало, я принялась рассматривать почти выцветшую надпись. Пришлось поднести дневник к лампе, чтобы что-то разобрать.
