Игорь покосился на возок.
Молчаливый парень лишь пожал ему руку, залезая внутрь, да обронил: «Дело срочное, сам понимаешь. Погнали».
Игорь понимал. А потому попросил пару сопровождающих, которые сейчас и сидели в возке вместе с иноком, да поменял лошадей, которых он запряг сегодня днем, снова на полозов. Этой скотинке холод не помеха, а кони пусть отдохнут на московских харчах. Оставалось только надеяться, что трем бывалым порубежникам хватит сноровки и удачи отбиться, случись что. Да и иноки, если верить тому, что он слышал, тоже не лаптем щи хлебают.
* * *
Ярославль был городом тихим. И до События, и после. Из тех городов, где ничего явного, шумного и скандального, такого, чтоб дерьмо на полстраны летело, не случалось. Ярославль всегда был крепким, основательным, внешне сонным и неторопливым.
Такой и народ в нем жил. На рожон не лез, но и своего никому отдавать не собирался. В состав Московии ярославцы вошли сами, крепко подумав, прикинув все «за» и «против», веско обозначив свое положение – опять же неявно, негромко, но так, что местное купечество одобрительно кивнуло.
Порубежники ярославские дело свое тоже знали туго, а местные ведуны, казалось, вышли из дремучих доисторических времен, когда самые страшные сказки были правдой.
Сейчас город спал. Луна выстудила позолоту церковных куполов, затянула морозными узорами окна добротных купеческих домов и покосившихся окраинных изб, лунные блики посверкивали в осколках разбитых стекол заброшенных многоэтажек, так и оставшихся мертвыми остовами после События.
В одном из осевших, но крепких еще домов, укрытым за крепким, хоть и давно не крашенным забором, оторвал голову от подушки грузный старик.
В спальне было душновато, но старик любил тепло и топил на совесть, дров не жалел. Никто ему не перечил, ведь он давно жил бобылем. Была у него кошка, но кошки они тепло почище людей любят. Вскинулся неожиданно легко, ловко, хотя дурной вяжущий сон не отпускал, давил сердце.
«К чему ж сон-то такой? – подумал старик, нащупывая ногами обрезанные валенки. – Да мало ли к чему?» – он усмехнулся.
После того, что он за эти долгие годы наворотил, хорошо, что вообще спит.
Беспокойство не отпускало, и старик прошаркал в комнату, которую шутя называл залом, затеплил свечу и опустился на колени возле тяжелого сундука. Провел рукой в старческих темных пятнах по крышке и, закряхтев, сдвинул его в сторону. Привычно провел пальцами по половице, нажал на одну. Щелкнув, деревяшка отошла в сторону. В углублении лежал длинный сверток.
Облегченно вздохнув, хозяин дома поставил половицу на место и уперся в угол сундука.
Тонко звякнуло оконное стекло, и старик увидел, как морозный узор разбегается по стене, как нарастает белая шуба на потолке, становится белым, очень ярким пламя свечи. Ему стало казаться, что воздух режет горло.
Он попытался вдохнуть, но не смог. Мороз сковал ледяными тисками голову, даже мысли сделались хрупкими и колкими, комната поплыла в темноту, а пламя свечи сделалось невыносимо холодным и темным…
В выстуженное помещение вошли двое.
Один остался у дверей, второй широкими шагами прошел через комнату. Он двигался легко, руки в тонких кожаных перчатках словно не чувствовали холода. Длинные прямые каштановые волосы скрывали большую часть лица. Лишь виднелась между прядями мертвенно-бледная кожа да поблескивали в свете почти угасшей свечи глаза. Непонятно, какого они были цвета. То серые, то вдруг черные… менялись они, как зимняя ночь к утру.
Дышал он ровно и спокойно, но с губ его не срывался парок дыхания.
Присев на корточки возле сдвинутого сундука, гость одним ударом выбил половицу и вытащил сверток. Не разворачивая, сунул за пазуху и встал. Взметнулись полы черного пальто, и человек быстро вышел из комнаты. За ним последовал его молчаливый спутник, чьи очертания скрывали густые ночные тени.
Затрещав, погасла свеча.
* * *
Снег громко похрустывал под ногами ночного патруля. В Ярославле патрули обходили не только купеческие кварталы и границы нехороших мест, но и окраины. Повелось это с тех времен, когда глухие ярославские леса снова подступили вплотную к городу, и после захода солнца на улицах стало небезопасно. Особенно тяжело было в первые зимы, когда из леса пошли стучать по домам плакунцы, а на перекрестках встали снежные двойники, подстерегая запоздавших ездоков. Окраины пустели, семейные перебирались поближе к центру или уезжали – в деревни, в другие города, куда глаза глядят. Но дома недолго оставались пустыми – как бывало всегда и везде, на место уехавших потянулся лихой люд.
Темные дела творились на окраинах Ярославля, пока местная полиция не позвала на подмогу своих и московских порубежников. Рейд был быстрым, жестоким и результативным. После его окончания патрули стали постоянными, и спокойствие на окраинах Ярославля потихоньку восстановилось. Граница леса отодвигалась от города; патрули, в которые ходили только самые опытные стражники, превратились в рутину, а в такую погоду, когда луна на небе белела от холода и верхушки елей вмерзали в ночное небо, стали наказанием для провинившихся и посвящением для новичков.
И ходили теперь не как раньше, пятерками, а парами.
Снег хрустел под валенками, мороз щипал носы, и полицейские прятали их в высоких воротниках длиннополых тулупов. Честно говоря, тулупы полагались тем, кто стоял на постах, – двигаться быстро в них было затруднительно, но в такие вот морозные ночи на нарушения в форме одежды смотрели сквозь пальцы. В коротких форменных полушубках зуб на зуб не попадал уже через полчаса, а маршрут был длинным. Утешало то, что лихие погони по непролазным сугробам случались крайне редко, и полицейские в этом случае просто скидывали тулупы и неслись следом за нарушителем спокойствия, а потом находили свою одежку на месте. В целости и сохранности, а то и под присмотром кого-нибудь из бдительных граждан.
Главной бедой тулупов было даже не то, что они сковывали движения. Патруль погубили высокие теплые воротники. Поднимешь такой ворот – и он закрывает лицо до самых бровей. Иди себе, дыши потихонечку, чувствуя, как отогреваются щеки, да посматривай перед собой в оставленную между концами ворота щель. Дорога привычная, шагать можно чуть не вслепую, ночь тихая, любой непривычный звук ухо враз выловит.
Не выловило…
Выскользнувших из переулка неизвестных патрульные увидели, когда те уже подошли на несколько шагов. Черные, вырезанные из ночной тьмы силуэты резко выделялись на посеребренном луной снегу.
Патрульный, шедший первым, недоуменно уставился на тень перед своими ногами и только миг спустя поднял голову, открывая рот, чтобы привычно протянуть: «А ну-ка, стоять!»
Человек в длиннополом черном пальто был уже рядом. Лицо неестественно спокойное, даже скучающее, но глаза смотрели внимательно и остро.
Патрульный, хоть и было ему немного за двадцать, уже успел побывать в переделках и отреагировал правильно.
