В конце концов, он не хочет убивать мерзавку прямо сейчас. Вначале придется по новой завоевать ее расположение.
Та часть вестибюля, где сидел Брин, была стилизована под просторную гостиную. Два парчовых дивана и четыре больших кресла, а сбоку — мраморный журнальный столик, инкрустированный мозаикой а-ля Помпеи. Единственным соседом была широкозадая женщина, державшая на коленях собачонку — нечто вроде помеси сурка и перьевой метелки для уборки пыли.
Собачонка истерично затявкала. Владелица снисходительно улыбнулась, как родитель, чей малыш только что кричал нехорошие слова.
— Простите. Мой песик нервничает, когда вокруг слишком много людей.
— Ничего, я люблю животных, — по-немецки ответил Брин и протянул руку к собаке.
Женщина томно прикрыла веки, словно приглашая погладить и ее. Он мысленно отметил дороговизну ее украшений: несколько золотых браслетов на пухлой руке, крупный топаз на указательном пальце. Одевалась незнакомка с неброским шиком. Возможно, в другое время Брин пустил бы в ход свои навыки обольстителя. У него не было женщины несколько недель, и это начинало чуточку беспокоить.
Ему нравилось считать себя полностью бисексуальным, человеком, который не отдает предпочтения ни мужчинам, ни женщинам. Однако последнее время среди партнеров преобладали мужчины. Брин чувствовал, что вскоре для баланса потребуется женщина.
В ответ на ласку собака прекратила лаять и завиляла хвостом.
— Славный песик, — улыбнулся Брин.
На самом деле он терпеть не мог маленьких голосистых шавок. Те напоминали о мисс Ли, его давней любви, которая обожала подобных созданий и зачастую таскала с собой парочку, прижимая к груди на манер Жа Жа Габор
[9]. Мисс Ли вечно переживала из-за своего роста и габаритов и считала, что с маленькой собачкой на руках будет выглядеть миниатюрнее. Разумеется, эффект получался прямо противоположным. Раз уж так хотела казаться дюймовочкой, надо было ходить с парочкой грозных ирландских волкодавов
[10].
Впрочем, несмотря на все тщеславие и любовь к самообману, мисс Ли стала для него спасительницей. И он перед ней в вечном долгу. Мисс Ли образовала его в гуманитарных науках, языке и этикете в те далекие времена, когда он считал себя королем, если имел пакетик хрустящих чипсов из свиной кожи и засаленную майку, чтобы вытереть пальцы. Объяснила ему, как важны чистое, ухоженное тело, свежие цветы в вазе от Лалика
[11], правильная речь и умение выбирать хорошее бордо, а еще научила делать минет по меньшей мере дюжиной разных способов.
И в конце концов сделала богатым.
До нее Брин все детство провел в бесконечной веренице мотелей и трейлерных городков. Его мать Джози Мэй кочевала по всему юго-западу, чтобы наскрести на жизнь столь же скудную, как и те тряпки, в которых она танцевала стриптиз по клубам Ларедо, Далласа и Тускона. Брин был у Джози Мэй единственным ребенком, но та считала, что и этого чересчур много. Она любила рассказывать маленькому Артуру, как тщетно пыталась избавиться от беременности в те дни, когда аборты еще не легализировали. В итоге она нашла одну подпольную клинику в Ларедо, но техасские рейдеры ворвались туда с облавой ровно перед тем, как подошла ее очередь лезть в смотровое кресло. Мало того, что Джози Мэй лишили надежды на аборт, так еще и пришлось отсосать одному из копов.
— Так что у меня не осталось выбора, — вздыхала она. — Пришлось вынашивать и рожать тебя, лысого и кричащего, розовенького, словно поросенок.
Поросенок. Да, так Джози Мэй его называла, только вот сама куда больше походила на свинью. Раскабанела из-за пристрастия к фастфуду так, что не брали в приличные заведения вроде далласского клуба «Плейбой», где танцовщицы зарабатывали хорошие деньги. Джози Мэй и так была невысокого роста, а с полцентнера лишнего веса, в основном расположенного на животе и бедрах, сделали ее тело похожим на грудастый баклажан.
Существование Джози Мэй превратилось в бесконечную борьбу со слабостями ее внушительного тела. Сидя на жесткой диете, она вешала навесные замки на холодильник и дверь кладовки, прятала ключи и открывала, только чтобы приготовить себе и маленькому сыну по крошечной порции пищи. Артур, тощий мальчишка, который унаследовал сухопарое сложение и романтические грубовато-мужественные черты того ковбоя, а может, завсегдатая кабаков, что участвовал в его зачатии, почти никогда не наедался досыта.
Голод и вызванная им ярость стали для него обычным делом.
Но он ощущал и другой, менее осязаемый голод. Еще на раннем этапе жизни Артур понял, что почти не чувствует родства с себе подобными. Ему были чужды все те эмоции, что у других называются любовью и привязанностью.
Все остальные люди — его мать, учителя, ребята в школе — слились для него в одного огромного, неизвестного и малопонятного Иного, казались странными и чуждыми, как микробы под микроскопом, объектами, которые надлежит холодно и тщательно изучить, а затем использовать.
В десять он начал вламываться в чужие трейлеры, крал все, что сумел найти, и обчищал холодильники. Помимо еды и трофеев, его с почти мистической силой влекла возможность заглянуть в жизнь других. Как следует обшарив дом, многое узнаешь о его обитателях. В своих приключениях Артур натыкался на мириады сокровищ: любовные письма и непристойные журналы, судебные повестки, завещания и дневники с откровениями самого разного рода, угрозы ревнивых соперников и мольбы отвергнутых любовников, а как-то раз даже на предсмертную записку, которую автор переписывал снова и снова, пытаясь объяснить то, что, судя по всему, пока еще не совершил.
С каждым открытием Артур находил очередной ключик к Иным. С каждым открытием хотел узнать еще больше.
Затем ему стало этого мало. Он расхотел рыться в чужих вещах и часто фантазировал, что почувствует, убивая. Со странной отстраненностью опытного живодера Брин решил, что пора обследовать содержимое не только предметов, но и людей, которым они принадлежат.
И начал с самого себя. Оказалось, что вскоре наступает своеобразный транс. Боль становится нематериальной, этаким фоновым музлом для нейронов, на которое легко не обращать внимания. А еще физическая боль странным образом заставляет позабыть обо всех остальных невзгодах. Сделав надрезы на собственных бедрах и наблюдая, как из них сочится алая жидкость, Брин почувствовал себя неуязвимым, сильным, всемогущим.
