— Вряд ли, но может. Когда это проделывают так грубо, немногие выживают.
У Вэл замутило в желудке. Зажав рот рукой, она поплелась в направлении коридора, ведущего на свежий воздух. Но не успела она выкарабкаться из потайной комнаты, как ее стащили вниз. Кто-то пощипывал и ласкал ей груди, в тело проникали пальцы и отполированные до гладкости дилдо. Разум, сосредоточенный только на кровавой сцене, которой она недавно стала свидетельницей, оставался равнодушен к переизбытку прикосновений, однако тело, не связанное угрызениями совести, охотно отвечало на ласки.
Пока Вэл насильно ублажали, Мира взяла ее за ногу и принялась облизывать пальцы один за другим. Щекотные ощущения были приятны, незнакомы. Вэл закрыла глаза. Услышав металлический щелчок, она слишком поздно поняла, что Мира надела ей на лодыжку кандалы и пристегнула их к той же цепи, которая недавно удерживала бедного парня.
— Зачем? Отпусти!
— Не сопротивляйся, — шепнула Симона. — Это лишь ненадолго... пока ты не освоишься.
— Дай-ка догадаюсь: пока я не пойму, что ваши желания на самом деле и мои тоже.
— Возможно, ты удивишься, но это действительно так.
— Тот мужчина, которого вы изувечили, вряд ли бы согласился.
Симона тихо поцокала языком.
— Если бы ты захотела его оскопить, Мира тебя не заковала бы.
— Я не садистка.
— Да? Когда ты его трахала, казалось иначе.
— Это не убило бы парня, а то, что вы с ним сделали, может. Сама мне говорила.
— Подобно остальным, он явился в Город, чтобы испытать то, чего нет в обычном мире, — сексуальное возбуждение, которое затмевает все, любую боль, посторонние мысли и скорбь. Порой то, что предлагает Город, мучительно... может, хуже всего, от чего ты бежала, но это не имеет значения. Теперь ты здесь и не выбираешь, что с тобой случится, как не выбирал он.
— Но мне среди вас не место.
— Ты пошла за мной, верно?
— Но я предпочитаю мужчин.
— И только что одного получила.
— Ты знаешь, о чем я.
— Не волнуйся, у тебя будут мужчины, с которыми можно потрахаться. Но ты должна остаться с нами.
Ночью Беззубый умер. Несколько женщин вынесли его тело на улицу. Возможно, продали какому-нибудь скупщику изувеченных трупов, потому что вернулись с едой и вином.
Забрав свою долю, Симона предложила Вэл ломоть хлеба и бокал темно-рубиновой жидкости. Вэл брезгливо отказалась.
— Эй, не знаю, что ты подумала, но это не кровь. Мы доходим до крайностей, но мы не сумасшедшие... не то что те, кто действительно ест человечину. В бокале просто вино.
Вэл откусила хлеба и, отпив горькой жидкости, ощутила, как та приятным теплом разливается по телу.
— Умничка. Нужно есть, не то ослабеешь. Здесь люди забывают о пище и сне. Никак не восстанавливают силы. Вот почему так много всяких доходяг... пытающиеся совокупляться скелеты; умирающие мужчины, у которых встало в последний раз, пристающие с просьбами попрыгать на их члене; женщины, измученные до такой степени, что больше не могут раздвинуть ноги и открыть рот, но еще в слезах молят о сексе. Смерть от истощения у всех на глазах в Городе обычное дело.
Вэл глянула на толстую, как свинья, Миру, которая мелкими кусочками поедала хлеб с маслом, зажатый во рту другой женщины.
— Кому-кому, а Мире не грозит смерть от недоедания.
— Мира наслаждается сексом по-своему. У нее нет клитора, но есть язык. С помощью этого органа она и получает удовольствие.
Вэл жевала хлеб и прихлебывала вино. Думала о плоти и семени. О Сантосе, Резе и Маджиде.
— Не ожидала, что здесь будет вот так.
— Не ты одна такая. Я тоже не ожидала.
— Тогда отпусти меня. Сними цепь.
— Все так говорят. Слишком поздно. Ты нам нужна, и, поверь, мы тоже нужны тебе.
— Вы не можете держать меня на цепи вечно.
— Только до тех пор, пока ты не решишь с нами остаться. Поверь, это произойдет быстрее, чем тебе кажется.
Вэл ударила Симону и оцарапалась о кольцо в ее брови. Выпад скорее потряс собеседницу, чем причинил боль. Рядом с пирсингом выступила бисеринка крови и тонкой струйкой устремилась к губам, где Симона смахнула ее языком с таким видом, словно ей очень нравится вкус.
— Тебе бы стоило выучить правила, не то влипнешь в серьезные неприятности. Город — жестокое место. Вот почему тебе стоит радоваться возможности присоединиться к нашей семье.
— Не сказать чтобы мне стало легче.
— Ты попала сюда потому, что хотела, верно?
— Да, я хотела попасть в Город, а не сидеть на цепи в логове психанутых сексисток.
— Значит, предпочитаешь трахать мужчин, а не мучить? Знаешь, некоторые здесь сочтут тебя извращенкой.
Нагнувшись, Симона медленно провела Вэл между ног пирсингованным языком. Вэл позволила, но никак не ответила на ласку. Симона подняла взгляд, в ее зубах торчали темные лобковые волосы.
— Возможно, сейчас тебе так не кажется, но мы действительно семья, причем многие из нас никогда не имели другой. Просто поверь. Со временем ты поймешь: в месте, где каждый день кучу женщин затрахивают до смерти, с нами куда лучше, чем самой по себе.
Вэл покачала головой и стиснула бедра, отвергая искусные оральные ласки Симоны.
— Ладно, спи, — наконец сказала та. — Завтра возвращаемся в пустыню.
— В пустыню? Ты о чем?
Но Симона уже ушла доставлять наслаждение кому-то другому. Остальные женщины либо вяло ласкали друг друга, либо спали.
Поначалу Вэл пыталась протиснуть ступню через кандалы, но вскоре убедилась в тщетности усилий и затихла. Никто не прикасался к ней.
Ни поцелуи, ни ласки не питали просторы обнаженной кожи. Накатили одиночество, ощущение собственной незначительности и голод по человеческому теплу. Давняя фобия перед путами затмилась другим, более сильным страхом: стать отщепенкой, той, кого никто не захочет коснуться, поцеловать, в кого никто не захочет войти.
Если это случится, она попросту перестанет существовать. Кожа усохнет от голода, сердце превратится в скукоженный шарик.
Устыдившись глубины собственного примитивного страха, Вэл свернулась клубком на убогом ложе и, глотая слезы, попыталась не обращать внимания на звуки по соседству, где чья-то плоть исследовала плоть.
