Вэл отшатнулась к стене. Пальцы впились в камень за спиной, а огонь меж тем выхватил из темноты новые подробности. Многочисленные языки сошлись в карандашно тонкие цветные копья, что пятнистыми отблесками ложились на глинобитные стены и радугами преломлялись на чудовищных ранах пары.
Сгусток темноты рядом с пламенем забурлил, меняя свои очертания.
— Впервые увидев этот огонь, я не смог отвести глаз, — добродушно произнес тихий, почти мелодичный голос. — Думал, я под гипнозом или сошел с ума. В измирской тюрьме для сексуальных извращенцев сумасшествие было таким же обычным делом, как тараканы в мясном рагу.
— Если у нас намечается разговор, хотя бы выйди туда, где я смогу тебя видеть. — Вэл отвела взгляд от изувеченных тел. — Тебя либо того, чей облик ты принял.
— На этот раз никаких иллюзий. Превращения сильно меня истощают. Слишком быстро достигаю своего предела.
На этих словах от большой тени отделилась другая, поменьше — Филакис.
Он вышел вперед. Лицо выглядело осунувшимся, изможденным. Седые пряди в бороде и волосах, похоже, стали многочисленнее. Длинные изящные руки костлявостью навевали сравнение с трупом. Филакис был в коричневом балахоне, который от соприкосновений с кожей довольно громко потрескивал при каждом движении. Наверное, ощущения точно от наждачной бумаги, подумала Вэл.
— Последний раз ты видела меня в истинном обличье, когда я пришел наказать свою зверюшку. Там, в Фесе, ты попыталась оттащить его от меня. Я чуть не забрал тебя тогда, но подумал, Маджиду будет больней, если тебя оставить.
— Маджид... где он?
— Там, где тебе не отыскать. Отбывает наказание.
— Где?
— Неважно. Ты больше его не увидишь.
— Мне сказали, он мертв.
— Знаю... эта маленькая байстрючка. — Филакис домиком сложил под подбородком пальцы, напоминавшие паучьи лапы. — Как у большинства детей, обман ей родной язык, а ложь — игрушка. Только дураки верят всему на слово.
— А Симона? Зачем ты разыграл меня, притворившись ее трупом? Смысл?
— А разве желания поразвлечься мало? Это было испытание, раз уж спрашиваешь... и ты его провалила. Мне нравится испытывать людей, выяснять их способность к жестокости, сочувствию. Собственно, я и ожидал, что ты провалишься, но решил проявить непредвзятость.
— И в чем мой провал? В том, что купилась на иллюзию? Приняла тебя за настоящую Симону?
Филакис пренебрежительно взмахнул рукой.
— Нет-нет. Ты и впрямь не понимаешь? Чтобы пройти испытание, нужно было либо остаться равнодушной к телу, либо как-то им воспользоваться... На мгновение, когда твои руки забрели в места, которых ханжи избегают даже с живым партнером, я почти поверил, что в тебе ошибся и тебя уже ничто не исправит. — Он улыбнулся, обнажив побуревший резец, нуждающийся в удалении. — А затем в тебе взыграло благородство и ты решила, что должна похоронить Симону.
— А хоронить запрещено.
Что я и поручил Реме до тебя донести.
— Она твой ребенок?
Филакис поморщился.
— Нет, слава богу.
— Но она солгала о Маджиде по твоей указке?
— У нее не было выбора. У меня есть кое-что, чем она весьма дорожит.
— А как насчет тебя? Тебе дорог Маджид?
— Очень.
— Тогда почему ты не разрешаешь его увидеть? Почему покарал?
— Я попросил доказать преданность самым пустячным образом... убить тебя, а он бросил вызов.
— Потому что любит меня.
Филакис фыркнул.
— Он никогда не любил ни тебя, ни кого бы то ни было. Просто пошел на поводу у романтичной фантазии. А ты оказалась удобным объектом. Маджид не способен жить вне Города долго. Не способен жить без меня, если на то пошло. Он бы тебя предал.
— Я тебе не верю.
Филакис махнул в сторону изувеченных мужчины и женщины.
— Эти тоже не верили.
— Выходит, ты здесь бог?
С усталым стоном Филакис опустил свое долговязое тело на каменную скамью, вырезанную в стене.
— Не совсем, но, если хочешь, можешь считать меня мелким божеством.
Вэл поймала себя на том, что, вопреки попыткам отвести глаза, невольно смотрит на калейдоскопичный огонь. Теперь многоцветное пламя текло против часовой стрелки, сужаясь книзу, как вода, которую засасывает в сток. Затем так же неожиданно изменило направление и завихрилось наружу, раз за разом во множестве форм рождая крошечные расплавленные вселенные.
— Это тот же огонь, благодаря которому я попала в Город?
— В сущности, да.
— И он способен помочь выбраться отсюда?
— Прости, что разрушаю твои иллюзии, но, даже будь у тебя курильница, тебе не вырваться. Не пущу. Здесь твой дом на то недолгое время, что тебе осталось. — Филакис улыбнулся, словно злодей, раздающий детям на Хэллоуин сладости с крысиным ядом. — Вижу, узоры в огне тебя завораживают. Хочешь знать, какую цену я отдал за власть над ним?
Вал не сомневалась, что этот вопрос чисто риторический. Когда Филакис его задал, она взвешивала свои варианты. Попробовать убежать или лучше занять Турка разговором? Либо попытаться зажечь курильницу и рискнуть вернуться?
Не дожидаясь ответа, Филакис развязал веревку вокруг узкой талии, и коричневый балахон распахнулся.
— Наверное, самый подходящий момент, чтобы гаркнуть: «На колени, сука! Соси!» но, увы, если хочешь кого-то орально изнасиловать, перво-наперво нужен пенис.
— И вправду. Повезло мне.
Она подошла, рассматривая плотную сеть шрамов в паху и вспоминая юношу, которого замучила Мира со своей бандой. Лишь рубцы на месте пениса свидетельствовали о том, что Турок некогда был нормальным мужчиной.
— Прикоснись, если хочешь, — сказал Филакис так, будто дарует великую милость.
Вэл дотронулась. Испещренная шрамами кожа была плотной и волокнистой на ощупь, как ротанговый коврик. На полпути вниз пальцы нашли крошечное сморщенное отверстьице, похожее на вывернутый сосок, — должно быть, через него выходила урина.
— Кажется, поняла. Для занятий сексом тебе нужно изменить форму.
— Либо так, либо довольствоваться участью зрителя. Ну, и анал, но, если честно, в измирской тюрьме я им наелся. К тому времени, как стража со мной закончила, я мог без труда испражняться арбузами. — Он вздохнул. — Увы, человеческое тело ломается от чрезмерного использования.
