— Ты намекаешь на пытки?
— Пытка только удовольствие, к которому относятся без должной благосклонности. Тебе не помешало бы поразмышлять на эту тему.
Пригнувшись, они прошли через арку к низкой каменной стене над ямой, темневшей в нескольких десятках футов ниже. Грязный пол устилали потрепанные ковры — в основном скомканные, словно после чего-то дикого, то ли неистового секса, то ли беспощадной драки. Покрывавшие их пятна, почти неотличимые от основного рисунка, скорее всего, были кровью.
Вдоль стен ямы, примерно через каждые три шага, чернели зевы туннелей, забранных металлическими решетками. Проходы были слишком низкими для взрослого человека, и Вэл предположила, что они предназначены для зверей. Воображение нарисовало диких псов, мчащихся растерзать добычу. Других крупных животных, способных убить человека, она в Городе не видела.
— Ты должна быть мне благодарна. Я вот-вот дам тебе возможность буквально умереть от удовольствия. Умереть, участвуя в том, что ты предпочитаешь всему остальному.
Вэл попыталась освободиться от своих конвоиров-калек, но они держали на удивление крепко — в особенности безрукий, сдавивший ее обрубками запястий.
— Послушай, у меня есть кое-что для Маджида. Сувенир. Ты сказал, что не собираешься его убивать. Раз уж тебе так нужно убить меня, передай ему хотя бы это...
— Слишком поздно для сантиментов. Когда я закончу с Маджидом, он забудет собственное имя, не то что шлюху, с которой столь неразумно спутался. Но мне любопытно, какой дурацкой безделушкой ты собираешься его порадовать.
— Тогда прикажи своим прислужникам меня отпустить.
С усталой улыбкой Филакис согласился.
Вэл повращала запястьями, пытаясь восстановить кровообращение.
— Давайте глянем, что у нее есть под одеждой, кроме сисек и дырки. — Он кивнул чудовищной парочке. — Раздеть ее!
Однако Вэл уже выхватила из складок джеллабы нож.
Ей нужен был лишь Филакис, но эти двое преграждали путь. Полоснув мужчину по обрубку запястья, она рассекла келоидную ткань, и его рука обагрилась свежей кровью. Он с криком отступил, и следующий улар, нацеленный в яремную вену, отхватил ему часть носа. Брызгая кровью, волосатая ноздря, точно гротескное тяжелораненое насекомое, отлетела на земляной пол.
Женщина, связанная со своей ужасной соской вечными узами в стремительном броске оттеснила Вэл к ограждению вокруг ямы. Вэл полоснула ее по горлу, но рассекла лишь бескровную, мертвую грудь, пришитую к лицу. Ушла из-под нового удара и хотела сбежать, но женщина обеими руками обхватила ее за талию и подняла.
Пытаясь высвободиться. Вэл извернулась и полоснула противницу ножом по спине. Равновесие сместилось. Вэл накренило назад. В последнюю секунду поняв, что происходит, изувеченная женщина хотела ее отпустить, но Вэл вцепилась ей в волосы. Какое-то время обе раскачивались, а затем вместе рухнули на грязные ковры.
Когда Вэл открыла глаза, женщина лежала поблизости и стонала. Ее нога была вывернута под углом, отрицавшим законы анатомии, разве что в число изъянов противницы входил второй коленный сустав посреди икры.
Филакис возвышался над ними, глядя вниз в жадном ожидании.
Едва Вэл поднялась на колени, как он нарисовал какой-то знак расписанными хной руками. Решетки, закрывающие туннели, поднялись.
— Даже лучше, что вас двое. Так смерть займет больше времени. Кстати, рекорд у этого способа — четырнадцать с половиной часов, но, поскольку ты не одна, возможно, теперь понадобится день или больше. Внутренние разрывы, кровотечения рано или поздно тебя прикончат. Скоро ты поймешь, о чем я. — Он глянул вниз. На губах играла недобрая улыбка. — Не волнуйся. Я ненадолго. Еще вернусь посмотреть, как ты умираешь.
В глубине туннелей нарастал гул, шаркали по камню ноги, слышалось тяжелое дыхание, что могло принадлежать как человеку, так и чудовищу. Вэл отчаянно огляделась в поисках ножа. Его рукоять торчала из-под отсеченной груди противницы.
Едва Вэл протянулась к клинку, как гул превратился в гортанный рев и то, что решил натравить на нее Филакис, вырвалось из туннелей.
29
Когда в туннелях, ведущих к пыточной яме, раздался оглушительный гул. Брин наслаждался новой игрой с плоской крыши дворца.
Он сидел на корточках, обнаженный, если не считать льняной набедренной повязки и тончайшей рубашки, призванной защищать чувствительную кожу от солнца. Талию обхватывал импровизированный пояс с инструментами, из многочисленных кармашков которого торчали любимые игрушки: нож для колки льда и плоскогубцы, наручники и пригоршня длинных гвоздей. Методично сдирая с себя маленькие полоски кожи, Брин бросал их вниз.
Несколькими этажами ниже собралась разношерстная банда самых отмороженных выродков и безумцев на свете. Скудные подачки приводили их в исступление, сравнимое с религиозным экстазом фанатиков, которым бросают Тело Христово.
Незадачливые каннибалы дрались, царапались и рычали друг на друга даже из-за крохотнейших кусочков.
Брин уже слышал об этом никчемном племени. Вивисекторов презирали не меньше, чем тупиковщиков, а боялись куда сильнее. Вторые хотя бы ограничивались надругательствами над мертвецами, а вивисекторы поедали и живых, и мертвых. Свое прозвище они получили за то, что любили живьем обдирать жертв, срезали с них кожу, как ребенок-привереда корочку с тоста. Кусочек мяса или чашка крови из живого тела возбуждали их сильнее секса. Они были акулами Города, охотились на раненых, престарелых, больных.
Свежие, еще сочащиеся сукровицей ожоги привлекли каннибалов к Брину, словно гончих запах оленины. Они рыскали в тенях и выглядывали из узких окон-амбразур — глупые упыри, чье соперничество из-за добычи вынуждало их шпионить за соплеменниками столько же, сколько и за потенциальной жертвой. При всей своей многочисленности каннибалы ни разу не осмелились напасть. Как бы отвратительно ни выглядел Брин, они чувствовали: перед ними далеко не развалина, неспособная дать отпор.
С вивисекторами, как со всеми одержимыми, можно было поиграть.
И вот Брин зачарованно наблюдал, как толпа внизу дерется за бросаемые струпья. Однажды, пытаясь посеять хаос, он отрезал бритвой кончик пальца, и с полдесятка тощих дикарей затеяли из-за угощения кровопролитную битву.
Брин перегнулся через стену и оскалил волчьи клыки.
Сначала он плюнул на своих поклонников. Затем, когда его перестали развлекать голодные взгляды этих психов, начал швырять камнями.
Вивисекторы бросились врассыпную с проворством водяных клопов.
В этот миг под ногами Брина раздались звуки, что шли из глубины здания, где находился муравейник коридоров с пыточными камерами Филакиса. То были не крики боли, уже настолько привычные, что стали вызывать лишь скуку, а завывания, порожденные похотью и весельем. Дикие мужские вопли.
