Но я был здесь — за одним столом с ними. Пытался улыбаться и есть, боролся с тошнотой. Ланч стоил мне почти всех денег — у меня осталось несколько долларов мелочью. Время от времени Анна смотрела на меня, довольно часто, и я не знал, как расшифровать ее взгляд: злилась ли она, смущалась или просто была в шоке? Возможно, всего понемногу.
Ланч растянулся почти на два часа, а потом Дезире сказала:
— Мне пора. В три собрание. — Она встала, и половина стола последовала ее примеру, некоторые почти сразу. Анна приблизилась к Дезире и пошепталась с ней. Дезире бросила на меня взгляд и сказала:
— Конечно. Нет проблем.
И они ушли — остались только мы с Анной. Сидели за ланчем — друг перед другом. Опа придвинула стул поближе ко мне, коснулась моей руки и сказала:
— Ладно. Я решила.
— Что ты решила?
— Что ты настоящий.
— Спасибо, — сказал я, хотя не видел в этом ничего особенно важного.
— Ты настоящий, — продолжила она, — и, наверное, возник из моей головы полностью сформированным. А это значит, что у тебя есть история. Ты сказал, что жил в Нью-Йорке, да?
— Да.
— Тогда расскажи остальное, — попросила она. — Расскажи мне все.
— Я не смогу, — ответил я. — Не думаю, что получится...
— Тогда самое главное. Что-нибудь. Если ты настоящий, стань настоящим, цельным, кем-то, кого я знаю, а не тем, кого я... — Она покраснела и, смутившись, не закончила предложения. — Расскажи мне что-нибудь. Начни... не с жены.
Я мог бы спросить ее, что именно она хочет знать, но она уже объяснила: все. Что я мог рассказать?
— Ты мне тоже снилась, — начал я. — Но мои сны были другими. Мы работали вместе. Все мы, кроме Мика, я видел вас раньше.
— То есть в снах ты был Миком.
— Похоже на то. Думаю, мне снилось, что Мик был мной.
— Мне это нравится.
— Я пришел из-за дня рождения Марии. Знал, что вы пойдете на ланч. Но все мои друзья, все, кто мне снился, не помнят меня.
— Я помню.
— Ты другая.
— Я отлично тебя помню. Однажды мы ходили на лодке — на Троицу, просто плавали от острова к острову. Лодкой правил капитан Крен.
— Капитан Крен?
— Он отлично справлялся. Поднимал паруса при любой возможности. Солнце всегда садилось, огромный оранжевый шар касался океана. Вокруг были острова, птицы, иногда дельфины, а мы сидели на верхней палубе, пили красное вино, болтали, смеялись и... — Она осеклась, отвела взгляд. — Ты ведь там был, да?
— Я пришел не из твоих снов.
— Ты точно уверен?
— Думаю, да.
— Так мы никогда...
Я покачал головой.
— Кажется, я сейчас сгорю со стыда.
Я наклонился к ней, тихо сказал:
— Не надо. Пожалуйста. Ты единственный человек, который может мне помочь.
— Помочь?
— Вернуть мою жизнь.
На этот раз она посмотрела мне в глаза. Раздумывая. Она все еще держала меня за руку. Сжала мои пальцы.
— В твоей жизни меня нет, так?
— Такой — нет.
— Я там просто девочка из офиса, которая на тебя запала? На женатого человека?
— Вообще-то я не знал, что ты на меня запала.
— Не уступишь соблазну?
— Что?
— Мы тут, ты и я. Нас свела судьба, и наступает тот самый миг за пределами прошлой жизни. Может, все это случилось не просто так?
Если Анна хотела, она могла быть соблазнительной, но, даже в этом безумном мире, не думаю, что я бы поддался: все еще надеялся вернуться к жене. К Карен, поправился я. Не просто к жене, к Карен, не замещай ее имя ролью, — к Карен и Гимми, к жизни, которую знал.
Вот в чем уловка. Думал, что знал. Может, я все выдумал. Может, та жизнь мне приснилась.
— Забудь, — сказала Анна, убирая руку и резко поднимаясь из-за стола. — Притворись, что я этого не говорила.
— Конечно. — Я тоже встал.
— Итак, — сказала она, оглядываясь, положив руку на спинку стула. — Что теперь?
— Честно говоря, я не знаю.
V
Говоря по правде, я не разбираюсь в Библии. Читал отрывки, изредка ходил в разные церкви. Знаю самые популярные истории. Про Адама и Еву, Ноя, Лазаря. Помню, что Иезавель там тоже была, по крайней мере одна, но мало о ней знаю. Кажется, недавно кто-то сочинил песню. На ум приходит только накрашенная Иезавель — она подвела глаза перед тем, как ее убили. Я никогда не слышал, чтобы так говорили, но понимаю, что это значит.
Эта Иезавель тоже красит глаза — подчеркивает светло-желтыми тенями. Это единственный ее макияж, ведь ее лицо идеально. Я подумал так, как только ее увидел.
Мы выходим из туннелей на свет (этого я не ожидал, разве уже пятница?), солнце слепит глаза, а потом я смотрю на Иезавель. Она щурится, так что я не могу понять, какого цвета у нее глаза — вижу только эти желтые тени. Они странно выглядят на свету. Она худая, гибкая, с высокими скулами и волевым подбородком. Наверное, она умеет настоять на своем.
Но я ей не подчинился («Доверься мне»), и отвлечь меня не так-то легко. Я помню лицо Карен. Оно поблекло, стерлось, расфокусировалось, но осталось теплым, родным и близким. Если я ослепну, все равно его не забуду. Могу вспомнить мягкость ее кожи, теплую слезинку на щеке.
— Она счастлива? — спрашиваю я.
— Твоя жена? — Иезавель читает мои мысли или, по крайней мере, мысли тех, что остались позади. Она, наверное, думает так обо всех утраченных. — Возможно.
— Она ведь этого хотела?
Иезавель качает головой.
— Мы не знаем.
— Ты себя этим утешаешь, да? — спрашиваю я.
— Иногда. Сгодится любое утешение.
— Ты ведь чем-то пожертвовала? Отправилась со мной, привела сюда...
Я оглядываюсь, все еще не понимая, где мы. В переулке — не длинном, не широком, не высоком. С одной стороны за забором виден край железнодорожной платформы, с другой — пригородная улочка.
— У тебя было положение.
— Роль, — говорит она. — Приходит время, и мы отказываемся от ролей, идем дальше, растем.
