Парень, что шел со мной в одну сторону, спросил:
— Не подкинешь четвертак?
Я сказал:
— Извини.
— Десятку?
Я покачал головой.
— Пятак? Пенни? — Видимо, сгодилась бы любая сумма. Он не выглядел бездомным — в теплой, толстой куртке, приличных ботинках. Наверное, попал в переплет.
— Я на мели, — признался я. Сказал правду.
— Возьмешь пенни?
Мы все еще шли, но его предложение почти остановило меня.
— Нет.
— Пятерку? Десятку?
Я покачал головой, но он вытащил из кармана четвертак и сказал: — Вот, бери.
— Не нужно...
— Бери, — повторил он. — Однажды ты поймешь.
Он вложил монетку мне в руку, развернулся и ушел. Я рассказал об этом друзьям. Мы посмеялись. Но он ошибся. Я так ничего и не понял.
Хотя, возможно, понимаю теперь. Более того, кажется, я знаю историю этого парня. Думаю, пытался ли он вернуться в свою реальность.
В Австралии милостыню просят редко. Обычно нищие просто сидят на обочине с картонной табличкой, объясняющей, как они до этого докатились. На Джордж-стрит постоянно сидел такой парень — все время на одном месте. Табличка тоже не менялась: рассказывала о больной сестре в Квинсленде. Я не всегда верю надписям, но и не думаю, что все это ложь. Опять же, теперь я понимаю все куда лучше. Его сестра, возможно, больна, а может, он не в состоянии добраться до нее, ведь в этой реальности его нет.
Помню, перед «Вулвортс» сидел парень с шахматами, играл в них — три доллара за минуту. Пытался собрать денег на билет на самолет. Не помню, куда он летел, но в его глазах не было отчаянья, отличавшего тех, кто все потерял. Это был просто студент на мели.
На Бродвее, через полчаса после того, как солнце перевалило на эту сторону мира, я увидел мужчину с одной из табличек. Он потерял работу, искал новую, хотел трудиться — все такое. Я не особо вчитывался. Он не смотрел на меня. Прислонился к кирпичной стене, обмотав голову курткой — так, чтобы я не видел его лица.
Но вся его фигура была ясной, четкой, реальной.
Еще один потерянный.
Мне хочется дать ему что-нибудь. Я останавливаюсь. Хочу задать свой вопрос. Не желаю ему мешать. Но мне нужно знать, а мы — одного поля ягоды.
— Как давно? — спрашиваю я.
— А?
— Когда это случилось? — уточняю я. — Когда ты потерял свою реальность?
Он не смотрит на меня из-под куртки.
— Я тебе не враг, — говорит он.
Это правда, голос у меня до сих пор как у призрака.
— Я не один из них.
— Конечно, нет. Никто из нас. Вот только все мы — тени. Все одинаковые.
— Если бы ты мог вернуться, — спрашиваю я, — вернулся бы?
— Нет.
— Нет?
— Возвращаться не к чему, — говорит он. Шевелится, смотрит на меня из-под тряпья: — Четыре месяца.
— Мне очень жаль.
— Мне тоже.
— Голова когда-нибудь перестанет болеть?
Пару секунд он молчит, потом отвечает:
— Не-а.
— Я новенький, — говорю я.
— А говоришь как бывалый.
— Они могут быть жуткими, когда захотят.
Он фыркает — это у него вместо смеха:
— Они всегда жуткие.
— Мне нужна помощь. Я хочу вернуться.
Он качает головой. Я вижу это даже под курткой.
— Назад пути нет.
— А если есть?
— Ты сможешь? Я не смог. Мне не к чему возвращаться, и мне не хватит духу. Я думал об этом. Хотел. Но так и не сделал этого.
— Когда был последний сдвиг? — спрашиваю я. — Можешь сказать? Ты их чувствуешь?
— Ты новенький.
— Да, я ведь признался.
— Неделю назад. Готов поспорить, новый будет совсем скоро. Реальность меняется примерно раз в неделю.
— Этот был мой.
— Желаю удачи. Ты дурак, но дуракам иногда везет. Я скажу тебе кое-что, притом бесплатно.
Я жду.
— Если ты преуспеешь, будешь с этим жить.
— Если нет, — говорю я, — тоже.
Он снова фыркает и больше ничего не говорит. Поблагодарив его, я продолжаю свой путь. Свою миссию. Свой квест.
Еще квартал — за угол, снова за угол, и вот я на нужной улице. Несколько домов. Ящик с надписью Финли. Я останавливаюсь у ворот. Делаю глубокий вдох. Вот оно.
Прохожу во двор, к двери, стучу.
III
Ждать — настоящая мука. Я знаю, сейчас рано, понимаю, что, возможно, меня никто не слышит, но нервничаю, и это заметно. Переступаю с ноги на ногу, смотрю по сторонам, вокруг. Наконец, стучу снова.
Слышу шаги. Кто-то спускается по лестнице.
Это момент истины. Рука ныряет в карман, сжимает пистолет так, словно действует по собственной воле.
— Кто там? — Из-за двери доносится голос Карен. Сонный. Не знаю, разбудил ли я ее, но она никогда не любила рано вставать. Ей нужен кофе. Я терпеть не могу его вкус.
Она открывает дверь. На лице — недовольство, на теле — пушистый белый халат, одной рукой она придерживает его, хотя он завязан на талии. Волосы в беспорядке, торчат в разные стороны. Теперь — в утренних тенях — они уже не кажутся такими яркими.
— Опять ты.
— Доброе утро.
— Ты снова мне снился. Вчера. Этого стоило ожидать.
Кажется, словно мы говорим в первый раз. Язык прилип к нёбу, слова приходится выталкивать из себя:
— Сон был хороший?
— Вообще-то, да, — признается она.
— Расскажи, — прошу я. Знаю, что трачу время, оттягиваю неизбежное. Говорит она как моя Карен, выглядит тоже. Это она и есть. Иной цвет волос, татуировка-бабочка на плече (скрытая халатом). Другой адрес и ни намека на меня. Вот — главное отличие.
— Да не о чем рассказывать, — говорит она. — Хочешь кофе? Нет, ты его не любишь. Кажется, я тебя знаю.
— Да. Еще как.
— Ты меня преследуешь?
— Что?
— Следил за мной, оставлял обрывки информации, чтобы я тебя узнала, чтобы ты начал мне сниться и я тебе доверяла, когда увижу тебя у двери в черт знает сколько утра?
— Конечно. Почему нет?
— Я все еще сержусь, — замечает она. — Но я кое-что поняла.
— Что именно?
— Ты не реальный. Не можешь быть настоящим. Кажешься нематериальным, словно пришел не отсюда. Ты часть моего сна, это не правда, а я, наверное, все еще сплю.
