Сказала так-то бабушка и повела Антошу в огород. Двери ничего – открылись, пропустили Антошу с бабушкой-то. А в огороде нездешняя яблоня росла. Антошин дед теплый край нашей земли от врагов оберегать с войском ходил. Из похода и привёз эту яблоньку. Саженцем. Совсем крошкой. Выросла красавица яблоня всем на загляденье. Только яблоки на ней редкий год случались. То мороз прибьёт, то утренник хватит. Прихотливое дерево. Известно, из тёплых мест. Зато уж когда родятся яблоки – на возу не увезешь. И сладкие-то, и мягкие, и всю зиму лежат, хоть бы что.
Подвела бабушка Антошу к заморской яблоне и говорит:
– Привей-ка ты её росточек на дикий пенёчек да погляди, что будет.
Взяла Антошин ножик без ручки и показала, как надрез делать, как росток на него прививать, да воском залеплять, да мочалкой обвязывать.
Два дня учила бабушка Антошу. А на третий день нарезал Антоша черенков-ростков с нездешней яблони и отправился в лес.
Известно, речка на пути. Не весело в студёную воду лезть.
– Зачем же вплавь переплывать, коли лодка есть, – пропищала валявшаяся на берегу щепка.
Антоша к лодке:
– Перевези меня, пожалуйста, я иду прощенья у леса просить.
– Зачем на мне плыть. Легче по мосту перейти.
Мост только скрипнул, но не сгорбился и пропустил Антошу.
Лес не шумел, не хмурился. Будто и не узнал. И Антоша молчит, а сам пенёк от сгубленной им яблоньки высматривает. Вдруг слышит, кто-то тихо-жалостно плачет в лесу. Пошёл на плач. Видит – незнакомая яблонька.
– О чём плачешь, милая яблонька?
– Погляди, что зайцы со мной сделали. Всю кору обгрызли. Пропасть мне теперь без коры. Кто меня от стужи, от зноя сохранит? – говорит, а сок из неё, бедняги, как слёзы течёт.
– Не печалься. Я твоему горю помогу. У меня и воск, и мочало есть. Сейчас перевязку сделаю.
Тут Антоша рану воском залепил. С опаской мочалку взял, что бабушка за пояс заткнула. А вдруг мочалка терновником обернётся? Нет, не обернулась. А будто даже шелковистее стала, так к стволу и льнёт. Подвязал Антоша деревце: расти большая да красивая.
Яблонька ему вслед ветками машет. Благодарит.
Идёт Антоша дальше, слышит, что-то за пазухой у него шевелится. Вынул складешок, а черенок лучше прежнего. Обрадовался Антоша: «Видно, лес меня прощать начинает. Эх, найти бы мне тот пенёчек да оживить, может, и вовсе простил бы меня лес».
Глядь – навстречу ему драчун-батожок вышагивает:
– Иди за мной. Так и быть, покажу, где я вчера дикой яблонькой рос.
Побежал Антоша за батожком. Вот и пенёк. Подрезал его как надо, наискось, ровнехонько. Срез воском залепил, как бабушка учила, и начал росток прививать. Бережно, ласково. Обвязал мочалкой и думает: «А вдруг не привьётся».
Очень хотелось Антоше, чтоб сгубленная яблонька внове зажила. А желание человека большую силу имеет. На свете, пожалуй, ничего сильнее желания нет.
Желанье, конечно, желаньем, а корни корнями. У той дикой яблоньки корни сильные были. Далеко от пенёчка разветвились. Много соку из земли тянули. А сок-то теперь некуда деть. Много ли пеньку надо, коли ствола у дерева нет. А тут росточек на пеньке объявился. Корни-то и начали его поить-кормить. Да так, что он на Антошиных глазах зазеленел. Антоша даже в пляс пустился от радости.
Тихо-ласково зашелестел лес. Понял старик, что не от большого ума Антоша яблоньку погубил. Руки чесались – работы требовали. Да и нож-складешок бабушка подарила, а научить не научила, что ножом делать можно. Не научила, да в лес пустила. Знай бы Антоша, как мне, могучему лесу дремучему, без добрых людей несладко, не обижал бы старика… Ну да, где гнев, там и милость…
Подслушал батожок лесные думы и скок к Антоше в руку:
– Служить тебе буду.
К одной яблоньке приведёт, другую укажет. Привил Антоша росточки:
– Пойдем, батожок, домой.
Вывел батожок Антошу из лесу ближним путем к мосту. А лодка, не будь плоха, да выплыви на берег:
– Садись, Антон Иванович! Для такого человека я не то что посуху плавать, по небу летать буду.
Сел Антоша в лодку, а она – порх, и через миг перед калиткой встала. Калитка сама собой открылась:
– Антон Иванович, милости просим. Каша стынет. По вам плачет.
Стол со скамейкой услышали, с кем калитка говорит, да со всех ног навстречу:
– Кушайте, пожалуйста, Антон Иванович.
А ложка прискакала и сама кашу зачерпывает.
– Нет, не надо так, ложка, – говорит Антоша, – я ведь не лентяй, сам тобой есть буду.
Глядит бабушка на внука, не нарадуется.
– Простил, видно, нас с тобой лес.
Антоша только смеётся да головой кивает. Зато веник отвечает, наплясывает-подметает:
– Простил, простил да велел дорожку размести.
Промел веник дорожку Антоше в огород. Нарезал Антоша росточков с дедовой яблони и опять в лес…
Много ли, мало ли лет прошло, стали Антошины ростки яблонями. По весне так цвели, что со всей округи на них глядеть бегали. А по осени такие яблоки зрели-наливались, что народ дивиться не поспевал. Золотистые, душистые, вкусные да крупные. А главное, морозу не боятся и утренники им хоть бы что.
– Чудо ведь это, а не яблоки! – говорит народ.
– Какое же чудо, – отвечает им дедушка Антон, Антошей-то который был. – Чуда в том нет, что нездешний росток да здешний пенёк новые яблоки уродили.
Понял ли, нет ли эти слова народ, только все саженцы стали просить. Дед Антон никому не отказывал. Так и пошла расти по всей нашей земле новая яблоня.
Давно умер дед Антон, а имя его в яблоках живёт да в сказке славится. Сказка-то оказалась тоже не простая, а как бы на манер росточка. Не ножом-складешом, а складным языком речистая козловская старушка крепко эту сказку про антоновские яблоки к ребячьему сердцу привила. Мальчика-то Ваней звали. А как подрос, Иваном Владимировичем стали называть. На весь мир эту сказку по-своему пересказал и такой явью оживил, что не только в городе Козлове о нём услышали, во всех краях его имя да его науку повторять стали. А город Козлов по его фамилии называют теперь – Мичуринск.
СКАЗКИ
Про торопливую куницу и терпеливую синицу
Стала торопливая Куница шёлковый сарафан к лету кроить. Тяп-ляп! Весь шёлк искромсала – изрезала в лоскутки. И не то что сарафан – платка из этих лоскутков нельзя сшить.
Стала терпеливая Синица из холстины фартук кроить. Тут прикинет, там смекнёт, сюда подвинет, туда подвернёт. Всё она сообразила. Всё высчитала, всё вычертила, потом за ножницы взялась. Хороший фартук получился. Ни одного лоскутка не пропало даром.
