Вдова на это и отвечает ей:
– Если этим веретешечком спрясть нитку тонкую да долгую, то кого хочешь этой ниткой к себе привязать можно.
Тут Дуня повеселела – и хвать веретено:
– Давай, тётенька, я прясть буду.
– Что ты! Разве такими руками немытыми да с такими волосьями нечёсаными можно пряжу начинать? Беги домой, умойся, оденься, в баньке выпарься, тогда и прясть будешь.
Сбегала Дуня домой, умылась, оделась, выпарилась – и красавицей пришла к вдове.
Вдова чуть с лавки не упала – и ну обнимать да целовать Дуню:
– Скажи на милость, какая ты! Давай прясть.
Села Дуня прясть, а веретешечко не вертится, нитка не крутится, куделя бугром-комом тянется, а слёзы как жемчуга катятся.
– Ничего, ничего, Дунюшка. Так ли мой Тиша ковать учился, так ли лес рубил, так ли хомут зарабатывал… Пряди!
День прядёт, два прядёт. На третий день нитка получаться стала.
– Гляди, тётенька. Теперь привяжу.
А вдова посмотрела на гвоздь, ухмыльнулась чему-то да и говорит:
– Такой ниткой не привяжешь. Из такой нитки только мешковину ткать. Доходи до дела.
– А когда я, тётенька, до дела дойду?
– А тогда дойдёшь, как веретешечко золотеть начнёт.
Принялась Дуня опять за работу. Моток за мотком прядёт, а веретешечко как было, так и есть. За окном уж морозы трещат, метели метут, а веретешко не золотеет.
Испряла Дуня всю куделю и залилась слезами.
Вдова к ней:
– Не горюй, милая дочь. Веретешечко-то, видно, не лучше гвоздя. Мало, значит, ему одних ниток. Холста требует. Давай ткать.
– Что ты, тётенька! Нитки изоткём, чем тогда я Тишу к себе привяжу?
А вдова ей в ответ:
– Нитка в мотке – нитка, а в холсте – сила.
К весне Дуня изоткала все нитки. Много холста получилось. Только не знает Дуня, как с холстом быть.
– Рубаху, Дунюшка, надо из холста сшить. Как наденет рубаху, так и твой.
Принялась Дуня за новое ремесло. Где вдова ей подскажет, где сама догадается.
На славу рубаха сшилась, только глаз остановить не на чем: холст и холст. Не стала тут Дуня совет с вдовой держать – сама придумала, как рубаху изукрасить. Накупила шёлку-бисеру, серебра-золота – и ну рубаху расшивать-вышивать. Не руки, не разум, а сама любовь по рукавам, по вороту жаркий узор выводила. Маком цветёт он. Золотом светит. Серебром отсвечивает. Бисером горит.
Глянула вдова на рубаху и чуть языка не лишилась. Глаза ломит узор, сердце щемит.
«Непременно веретешко позолотеть должно!»
Схватила она веретешко да тайно к кузнецу прибежала:
– Сказывай, разлюбезный мой сват, черномазый ты мой мошенник, чем гвоздь золотил?
– А тебе зачем?
– Веретешко позолотить надо.
– Аль и моя до дела дошла?
– Да приди погляди, какой узор она вышила. Царевича ослепить можно.
Кузнец открыл сундук, вынул снадобье и давай золотить веретено.
– Да ты не жалей позолоты, хитрец. От конца до конца золоти. Стоит она того, – говорит вдова и кузнеца торопит: охота скорее Дуню порадовать.
Позолотили веретешко и оба, как молоденькие, вприпрыжку да вскачь рубаху глядеть побежали.
Прибежали ко вдовьему дому, глядят, ворота полые, во дворе Тишин конь стоит. Вошли в избу, а в избе Тихон в новой рубахе красуется и с Дуни глаз не сводит. Тут вытянул кузнец из стены золотой гвоздь, вынула из рукава вдова золотое веретено, да и обручили ими жениха с невестой.
Народищу, дружков-товарищей – полон двор. Все сбежались. Всем любо Тихоново счастье видеть… Потому что он никого золотыми гвоздями не обошёл и кузнецову хитрую позолоту трудовой правдой повернул. Для всех. Для каждого. Ни от кого не скрыл. Приходи и бери! Вбивай свой золотой гвоздь, если руки есть…
Самоходные лапотки
Три сына при отце жили. Земли у отца было мало. Одну десятину на троих не разделишь. Да и одну лошадь тоже натрое не раздерёшь. Вот и придумали братья ремеслами промышлять. Жить-то ведь надо.
– Я по городам пойду ремесло искать, – говорит старший сын. – За которое больше платят, то моё и будет.
– А я, – говорит средний сын, – стану по базарам ходкий товар высматривать. Какой ходчее идёт, тот и делать буду.
До младшего очередь дошла.
– Чем ты, мил сын, промышлять будешь?
– Хотелось бы мне, тятенька, научиться лапти плести. Всегда в спросе.
Засмеялись братья:
– Дурень и есть дурень. В спросе-то они в спросе, да цена-то за этот спрос с воробьиный нос. Вот оно что.
Поговорили так братья и разошлись.
Идёт старший по городам и видит – мастера чаёвничают. Подсел. Слушать стал, о чём мастера беседуют.
– А я сто одну деньгу зарабатываю, – хвалится каменщик. – Одну деньгу для души в трактир отдаю, а сто денег в дом несу.
Как старший сын услышал эти слова, и думать больше не стал. Доходнее каменного ремесла не найдёшь.
– Возьми меня, каменщик, в выученики.
Посмотрел каменщик – парень здоровый, плечи широкие, руки сильные и, видать, глазастый.
– Возьму, – говорит, – если ты ремесло ниже денег ставить не станешь.
Взял его и начал каменному делу обучать.
Второй сын идёт по базару и видит – дуги хорошо разбирают. А старичок-дуговичок, который дугами промышлял, возьми да похвались:
– Мошна у меня, как дуга, туга. Что ни дужка, то полтина с полушкой.
Полушку – на косушку, полтину – домой.
Как услышал это средний сын – тут же порешил дуги гнуть.
А младший лыка надрал, колодочек лапотных настроил и плетёт себе лапоть за лаптем. Один с косиной, другой с слабиной, третий – в руки взять совестно. Парни-однолетки, девки-невесты в один голос бедняжку просмеивают, недоумком лапотным величают. А он плетёт себе да плетёт. Одна неделя проходит, другая начинается. Полная баня лаптей, а обуться не во что. На пятую неделю от лаптей вовсе тесно стало, сын-то и говорит отцу:
– Тятенька, дай лошадь, я на базар лапти повезу.
Дал отец лошадь. Привёз мастер свои лапти да и свалил их в кучу.
– Почем, парень, лапти? – спрашивает народ.
– По совести.
– По какой такой совести?
– Подходи, выбирай по ноге. Если совесть заговорит – скажет, сколько заплатить надо. А если совесть промолчит, – значит, даром носи.
