К сожалению, далеко не все в этом гороскопе – выдумка. Елизавета Ивановна действительно рано и не понаслышке узнала, что такое страдание в самом прямом и буквальном смысле этого слова. В детстве (в возрасте 7 лет) она перенесла костный туберкулез, почти год провела в постели, на всю жизнь осталась хромой, в 14 лет потеряла отца, заболевшего тем же туберкулезом.
Конец 1906 – начало 1907 годов оказалось очень трудным и для Волошина. В это время, через десять месяцев после свадьбы, его жена Маргарита Сабашникова, которую он называл Аморя, уходит от него к Вячеславу Иванову и его жене – Лидии Дмитриевне Зиновьевой-Аннибал.
Это настоящий «тройственный союз», в котором для Волошина не осталось места, и он уехал в Коктебель залечивать душевные раны. Но навсегда порвать с Ивановым и с Аморей все же не смог, тем более что эта новая семья вскоре также перенесла страшную трагедию, о которой я уже писала в предисловии, – 17 (30) октября 1907 года умерла от скарлатины 41-летняя Лидия Дмитриевна. Когда Волошин возвращается в Петербург, он бывает «на Башне» у Ивановых. Сабашникова уехала за границу. Позже, после Февральской революции 1917 года, она вернулась в Россию, много работала как живописец, а в 1922 году навсегда переехала в Германию.
Тем временем, весной 1908 года, а точнее – 22 марта, на одном из вечеров «на Башне» Волошин знакомится с Елизаветой Ивановной Дмитриевой. У них сразу находятся общие темы для разговора – Париж, французская поэзия, французское и испанское Средневековье. Елизавета Ивановна интересуется теософией, Волошин с удовольствием берет на себя роль ментора. Позже Елизавета Ивановна будет вспоминать: «Максимилиан Александрович Волошин… казался тогда для меня недосягаемым идеалом во всем. Ко мне он был очень мил».
Елизавета Ивановна, или Лиля, как зовут ее друзья, тоже недавно пережила трагедию, от которой все еще не может оправиться, – 5 января 1908 года, родив мертвого ребенка, умерла от заражения крови ее сестра Антонина. Муж Антонины покончил с собой сразу после ее смерти.
В мае того же года Лиля уезжает лечиться в туберкулезный санаторий в Халила, оттуда она пишет Волошину уже процитированное мной в предисловии письмо о царстве смерти. Потом возвращается в Петербург, снова бывает «на Башне» и именно тогда предлагает ему перевести письма Марии д’Агоста. Потом возвращается в Петербург, устраивается в женскую гимназию учительницей истории, продолжает посещать «Башню». В ноябре 1908 года Волошин знакомит ее со своей матерью Еленой Оттобальдовной (воспоминания Цветаевой о ней: «Мама: седые отброшенные назад волосы, орлиный профиль с голубым глазом, белый, серебром шитый, длинный кафтан, синие, по щиколотку, шаровары, казанские сапоги. Переложив из правой в левую дымящуюся папиросу: „Здравствуйте!“… Внешность явно германского – говорю германского, а не немецкого – происхождения: Зигфрида, если бы прожил до старости…»). Видимо, у Макса уже возник в голове план отвезти больную туберкулезом Лилю в Крым, и он готовит почву к поездке. Руководят ли им чисто альтруистические побуждения? Так ли это важно?
Из породы лебедей
Весной следующего, 1909 года Лиля возобновляет знакомство с Николаем Гумилевым (он только что вернулся из Африки). Они познакомились двумя годами раньше, когда Лиля училась в Париже.
Елизавета Ивановна вспоминала: «Мы много говорили с Н. С. – об Африке, почти с полуслова понимая друг друга, обо львах и крокодилах. Я помню, я тогда сказала очень серьезно, потому что я ведь никогда не улыбалась: „Не надо убивать крокодилов“. Н. С. отвел в сторону М. А. и спросил: „Она всегда так говорит?“ – „Да, всегда“, – ответил М. А. Я пишу об этом подробно, потому {что} эта маленькая глупая фраза повернула ко мне целиком Н. С. Он поехал меня провожать, и тут же сразу мы оба с беспощадной ясностью поняли, что это „встреча“, и не нам ей противиться. Это была молодая, звонкая страсть. „Не смущаясь и не кроясь, я смотрю в глаза людей, я нашел себе подругу из породы лебедей“, – писал Н. С. на альбоме, подаренном мне». «М. А.» в этой записи – Максимилиан Александрович Волошин.
Гораздо позже, в 1921 году, уже после смерти Гумилева, Елизавета Ивановна будет вспоминать:
Строгих метров мы чтили законы
И смеялись над вольным стихом,
Мы прилежно писали канцоны
И сонеты писали вдвоем.
Я ведь помню, как в первом сонете
Ты нашел разрешающий ключ…
Расходились мы лишь на рассвете,
Солнце вяло вставало меж туч.
Но, разумеется, они говорили не только о стихах. Елизавета Ивановна вспоминает: «Много раз просил меня Н. С. выйти за него замуж, никогда не соглашалась я на это; в это время я была невестой другого, была связана жалостью к большой, непонятной мне любви. В „будни своей жизни“ не хотела я вводить Н. С.». Другой – это, вероятно, Всеволод Васильев, за которого Лиля в конце концов выйдет замуж. Но между двумя влюбленными стоял не только он. Была еще Анна Горенко, знакомая Гумилеву с сочельника 1903 года, еще по гимназическим годам в Царском Селе
[42]. Позже, в 1912 году, уже будучи его женой, Анна Андреевна упрекнет мужа:
В ремешках пенал и книги были,
Возвращалась я домой из школы.
Эти липы, верно, не забыли
Нашу встречу, мальчик мой веселый.
Только ставши лебедем надменным,
Изменился серый лебеденок.
А на жизнь мою лучом нетленным
Грусть легла, и голос мой незвонок.
А пока Лиля пытается убедить Гумилева, что их союз невозможен: «Те минуты, которые я была с ним, я ни о чем не помнила, а потом плакала у себя дома, металась, не знала. Всей моей жизни не покрывал Н. С. – и еще: в нем была железная воля, желание даже в ласке подчинить, а во мне было упрямство – желание мучить. Воистину, он больше любил меня, чем я его. Он знал, что я не его – невеста, видел даже моего жениха. Ревновал. Ломал мне пальцы, а потом плакал и целовал край платья».
В конце мая 1909 года они едут в Коктебель в большой веселой компании. Едут вместе, как пара. Именно тогда и там Лиля пишет «Золотую ветвь» и «Лишь раз в году, как папоротник, я…». Потом Гумилев по просьбе Лили уезжает, Лиля остается с Волошиным.
Она пишет: «В Коктебеле все изменилось. Здесь началось то, в чем больше всего виновата я перед Н. С. Судьбе было угодно свести нас всех троих вместе: его, меня и М. А. – потому что самая большая моя в жизни любовь, самая недосягаемая, это был М. А. Если Н. С. был для меня цветение весны, „мальчик“, мы были ровесники, но он всегда казался мне младше, то М. А. для меня был где-то вдали, кто-то, никак не могущий обратить свои взоры на меня, маленькую и молчаливую… То, что девочке казалось чудом, – совершилось. Я узнала, что М. А. любит меня, любит уже давно, – к нему я рванулась вся, от него я не скрывала ничего. Он мне грустно сказал: „Выбирай сама. Но если ты уйдешь к Гумилеву – я буду тебя презирать“. Выбор уже был сделан, но Н. С. все же оставался для меня какой-то благоуханной, алой гвоздикой. Мне все казалось: хочу обоих, зачем выбор! Я попросила Н. С. уехать, не сказав ему ничего. Он счел это за каприз, но уехал, а я до осени (сентября) жила лучшие дни моей жизни».
