Впрочем, Есенин критикует теперь не одного Клюева. Он нападает также на Блока, называя его «по недоразумению русским», «бесформанным», «не чувствующим фигуральности нашего языка». А ведь совсем недавно он публиковался в альманахе «Скифы», который издавали Андрей Белый и Иванов-Разумник, вдохновленные блоковскими образами.
Название нового московского объединения поэтов происходит от латинского корня imago – образ. В течение пяти лет – с 1919 по 1924 год, эта группа оставалась наиболее организованным поэтическим движением в Москве. Она постоянно проводила творческие вечера в артистических кафе, выпускала авторские и коллективные сборники, журнал «Гостиница для путешествующих в прекрасном» (1922–1924 гг., вышло 4 номера), создала издательства «Имажинисты», «Плеяда», «Чихи-Пихи» и «Сандро», ездила по стране вместе с Литературным поездом им. А. Луначарского.
Но в фаворе у советской власти имажинисты пробыли не долго. Их борьбу за новую образность никто не захотел считать классовой борьбой, тем более что имажинисты сами яростно от этого открещивались: «Да, мы уже деклассированы потому, что уже прошли через период класса и классовой борьбы». Советские критики быстро уловили в этих декларациях «душок» старого доброго тезиса «искусства для искусства» и набросились на него, как акулы на свежее мясо.
Имажинисты были слишком наивны в своем увлечении «перманентной революцией» вплоть до «поедания образом смысла», «освобождения слова от содержания», в разрушении грамматических структур. «Нам смешно, когда говорят о содержании искусства», – писал один из идеологов имажинизма Вадим Шершеневич. А в другой публикации: «Всякое содержание в художественном произведении так же глупо и бессмысленно, как наклейки из газет на картины».
Но, разумеется, Шершеневич не мог «отвечать за всех» имажинистов. Часто в своих литературных практиках они гораздо «скромнее», чем в декларациях. Например, «Циники» Мариенгофа – классический роман (или, скорее, большая повесть), сугубо реалистический, «бытописательский», с сюжетом, персонажами и «идеей», больше всего похожая на повести Куприна «Поединок» или «Гранатовый браслет».
Но имажинисты не попали «в струю», вступили в конфликт с пролетарскими поэтами и очень скоро оказались persona non grata в советской культуре. Кроме того, они стали удобными «козлами отпущения», на которых можно свалить все грехи Есенина как в творчестве, так и в быту. Советский литературовед П.Ф. Юшин не стесняется в выражениях, описывая тлетворное влияние имажинистов на Есенина: «Есенин получал в этой группе полную свободу для реализации в художественном творчестве собственных взглядов, как литературно-эстетических, так и общественно-политических. Именно эта пагубная для некрепкого идейного сознания поэта „свобода“ и предоставила безбрежный простор для развития таившегося в нем мятежного духа, чему не в малой степени содействовали не ограниченный высокой нравственностью быт имажинистов и их торгово-издательская предприимчивость»; «„Кабак“, „девы“, „попойка“, „пивные кружки“ – это и есть атрибуты наиболее характерного для имажинистов быта»; «Антиобщественное значение этой „поэзии“ в том и состояло, что она воинственно противопоставляла богемный образ жизни, растрепанную мелкобуржуазную нравственность миру большой жизни, которая кипела за мрачными стенами кабаков»; «Не редкие для эпохи гражданской войны тяжелые картины жизни, так ярко оттеняющие героизм народа в лучших произведениях советской литературы, заслонили зрение поэта, готового отказаться от Октября, лишь бы не видеть этих картин». Это плохие имажинисты научили крестьянского поэта пить и хулиганить, довели его до отчаяния. Но критик не забывает подчеркнуть: «Что же касается поэтической практики имажинистов, то она глубоко чужда самому духу есенинской поэзии». И подвести итог: «Глубоко трагические переживания поэта, в которых столкнулись вековые предрассудки патриархальной психологии с новью революционной жизни, решительно отмежевывают его от пустозвонного шарлатанства имажинистов и их поэзии, не имевшей корней в прошлом национальной жизни, хотя свои чувства и переживания Есенин и выражал в это время в близких имажинистам поэтических формах».
Тем не менее Есенин оставался имажинистом до 1924 года, когда группа будет распущена. Точнее, когда он сам уйдет из нее, заявив в газете «Правда» о роспуске группы. В середине октября 1924 года имажинисты ответят ему коллективным письмом: «В „Правде“ письмом в редакцию Сергей Есенин заявил, что он распускает группу имажинистов.
Развязность и безответственность этого заявления вынуждает нас опровергнуть это заявление. Хотя С. Есенин и был одним из подписавших первую декларацию имажинизма, но он никогда не являлся идеологом имажинизма, свидетельством чему является отсутствие у Есенина хотя бы одной теоретической статьи.
Есенин примыкал к нашей идеологии, поскольку она ему была удобна, и мы никогда в нем, вечно отказывавшемся от своего слова, не были уверены как в соратнике.
Поэт в нашем представлении безнадежно болен физически и психически, и это единственное оправдание его поступков.
Таким образом, „роспуск“ имажинизма является лишь лишним доказательством собственной распущенности Есенина.
Рюрик Ивнев, Анатолий Мариенгоф, Матвей Ройзман, Вадим Шершеневич, Николай Эрдман». Есенин откликнется на это письмо словами: «Не боюсь я этой мариенгофской твари и их подлости нисколько». Но это – невеселые дела будущего. А о веселом житье-бытье имажинистов в Москве Анатолий Мариенгоф написал книгу мемуаров под названием «Роман без вранья». Правда, некоторые современники (в частности, Илья Шнейдер) уверяли, что как раз вранья там много, но почитать его в любом случае стоит.
Два коротких брака
«Есенин никого не любил, и все любили Есенина», – пишет А. Мариенгоф.
За время своего медленного и извилистого пути к поэтической славе Сергей Александрович дважды успел жениться и завести детей. Первой женой его стала Анна Романовна Изряднова, выпускница техникума, работавшая в типографии «Товарищества И.Д. Сытина». В церковь они не ходили, жили в гражданском браке с 1913 года. В 1914 году родился сын Юрий.
Позже Татьяна Есенина, дочь Сергея Александровича от второго брака, напишет об Анне: «Анна Романовна принадлежала к числу женщин, на чьей самоотверженности держится белый свет. Глядя на нее, простую и скромную, вечно погруженную в житейские заботы, можно было обмануться и не заметить, что она была в высокой степени наделена чувством юмора, обладала литературным вкусом, была начитанна. Все связанное с Есениным было для нее свято, его поступков она не обсуждала и не осуждала. Долг окружающих по отношению к нему был ей совершенно ясен – оберегать».
А.Р. Изряднова
А Есенин писал ей стихи:
