Очень изящно и нарядно одетая женщина, сидя на высоком стуле, вскрикнула:
– Такой молодой, здоровый… Чем такие мерзкие стихи писать – шел бы на фронт!
Маяковский парировал:
– Недавно во Франции один известный писатель выразил желание ехать на фронт. Ему поднесли золотое перо и пожелание: „Останьтесь. Ваше перо нужнее родине, чем шпага“.
Та же „стильная женщина“ раздраженно крикнула:
– Ваше перо никому, никому не нужно!
– Мадам, не о вас речь, вам перья нужны только на шляпу!
Некоторые засмеялись, но большинство продолжало негодовать, словом, все долго шумели и не могли успокоиться. Тогда распорядитель вышел на эстраду и объявил, что вечер окончен.
Вскоре я услышала, что „Бродячую собаку“ за этот „скандал“ временно или совсем закрыли».
Сам же Крученых рассказывал: «В период 1913–15 гг. мы выступали чуть ли не ежедневно. Битковые сборы. Газеты выли, травили, дискутировали. Всего не упомнишь…».
Наконец – знакомство с Бриками
«Радостнейшая дата. Июль 1915-го года. Знакомлюсь с Л.Ю. и О.М. Бриками», – записывает Маяковский в автобиографии.
Познакомились они на даче в Малаховке, под Москвой. Тогда Маяковский считался поклонником Эльзы, причем поклонником крайне «неблагонадежным», а потому нежеланным. Позже Лиля будет вспоминать: «Мы сидели вечером на лавочке около дачи, пришел Маяковский, поздоровался и ушел с Элей гулять. Сижу полчаса, сижу час, пошел дождь, а их все нет. Папа болен, и я не могу вернуться домой без Эли. Родители боятся футуристов, а в особенности ночью, в лесу, вдвоем с дочкой».
Отец Лили болен раком, поэтому она особенно злится на сестру.
В семейной жизни самих Бриков меж тем наступил разлад. «Потом была война 14-го года, мы с Осей жили уже в Петербурге. Я уже вела самостоятельную жизнь, и мы физически с ним как-то расползлись… – пишет Лиля. – Прошел год, мы уже не жили друг с другом, но были в дружбе, может быть, еще более тесной. Тут в нашей жизни появился Маяковский».
Юрий Александрович вскоре умирает, после похорон Лиля возвращается в Петербург (точнее, уже в Петроград – в августе 1914 года на фоне все возрастающей ненависти к немцам, по решению Николая II, столице присвоено более «славянское» имя). Туда же приезжают Эльза и Маяковский. Он как раз возвращается с дачи в Куоккала {ныне – пос. Репино. – Е. П.}, где «с подачи» Чуковского он познакомился с Репиным и побывал в Мустамяки {ныне – пос. Молодежное. – Е. П.}, где встречался с Горьким.
Лиля вспоминает: «Поздоровавшись, он пристально посмотрел на меня, нахмурился, потемнел, сказал: „Вы катастрофически похудели…“ И замолчал. Он был совсем другой, чем тогда, когда в первый раз так неожиданно пришел к нам. Не было в нем и следа тогдашней развязности. Он молчал и с тревогой взглядывал на меня. Мы умоляюще шепнули Эльзе: „Не проси его читать“. Но Эльза не послушалась, и мы услышали в первый раз „Облако в штанах“. Читал он потрясающе. Между двумя комнатами для экономии места была вынута дверь. Маяковский стоял, прислонившись спиной к дверной раме. Из внутреннего кармана пиджака он извлек небольшую тетрадку, заглянул в нее и сунул в тот же карман. Он задумался. Потом обвел глазами комнату, как огромную аудиторию, прочел пролог и спросил – не стихами, прозой – негромким, с тех пор незабываемым голосом:
– Вы думаете, это бредит малярия? Это было. Было в Одессе.
Мы подняли головы и до конца не спускали глаз с невиданного чуда.
Маяковский ни разу не переменил позы. Ни на кого не взглянул. Он жаловался, негодовал, издевался, требовал, впадал в истерику, делал паузы между частями.
Вот он уже сидит за столом и с деланной развязностью требует чаю.
Я торопливо наливаю из самовара, я молчу, а Эльза торжествует – так и знала!
Мы обалдели. Это было то, что мы так давно ждали. Последнее время ничего не могли читать. Вся поэзия казалась никчемной – писали не так и не про то, а тут вдруг и так, и про то.
Первый пришел в себя Осип Максимович. Он не представлял себе! Думать не мог! Это лучше всего, что он знает в поэзии!.. Маяковский – величайший поэт, даже если ничего больше не напишет.
Ося взял тетрадь с рукописью и не отдавал весь вечер – читал. Маяковский сидел рядом с Эльзой и пил чай с вареньем. Он улыбался и смотрел большими детскими глазами. Я потеряла дар речи.
Маяковский взял тетрадь из рук О. М., положил ее на стол, раскрыл на первой странице, спросил: „Можно посвятить вам?“ – и старательно вывел над заглавием: „Лиле Юрьевне Брик“».
«Облако в штанах»
Вы думаете, это бредит малярия?
Это было, было в Одессе.
«Приду в четыре», – сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять.
Вот и вечер
в ночную жуть
ушел от окон,
хмурый,
декабрый.
В дряхлую спину хохочут и ржут
канделябры.
Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,
корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!
Ведь для себя не важно
и то, что бронзовый,
и то, что сердце – холодной железкою.
Ночью хочется звон свой
спрятать в мягкое,
в женское.
Это поэма о любви, но вдохновлена она, разумеется, не Лилей Брик. «Мария» – это на самом деле две женщины: Софья Шамардина и Мария Денисова.
С Софьей Шамардиной Маяковский познакомился в 1913 году. Она восторгалась его поэзией, ходила в «Бродячую собаку», участвовала в постановке спектакля по пьесе «Владимир Маяковский», помогала в организации турне. Владимир Владимирович быстро придумал ей прозвище – Сонка
[77]. Ей поэт посвятил «Послушайте! Ведь если звезды зажигают…». Они расстались, когда Маяковский познакомился с Бриками. Уже после этого Софья писала: «Книга Маяковского – посредник между мной и людьми». Позже Софья вышла замуж за народного комиссара по военным делам Иосифа Адамовича.
С Маяковским они несколько раз встречались, но он уже думал только о Лиле: «Потом долго говорил мне о Лиле, о своей любви к ней. „Ты никому не верь – она хорошая“. Показал мне фотографии. Так настороженно смотрел на меня, пока я вглядывалась в лицо ее. „Нравится?“ – „Нравится“. – „Люблю и не разлюблю“. Я сказала, что если семь лет любишь, значит, уж не разлюбишь. Срок этот казался невероятно большим (и был доказательством того, что ее можно так любить). И какое-то особое уважение к Маяковскому у меня было за эту любовь его». В другой раз: «И в этот раз почувствовала, какой большой любовью любит Маяковский и что нельзя было бы так любить нестоящего человека». Встретилась с Лилей и восхитилась ею «уже давно приготовленная Маяковским к любви к ней. Красивая. Глаза какие! И рот у нее какой!» В 1923-м Софья стала партийным работником, потом была репрессирована и через семнадцать лет реабилитирована. Написала воспоминания о Маяковском.
